От танцев меня спасла бабуля: «Доча, ладно вам издеваться над ребёнком, ему уже спать пора». Я с деланым неудовольствием пожелал всем спокойной ночи, лёг в постель и очень быстро уснул.
На следующий день мы с бабулей уехали на дачу, где я должен был провести остаток каникул. Деревня напоминала больничную палату. Всё было чёрно-белым: чёрные остовы деревьев в белых рубахах сугробов, низкое серое небо, полыньи чёрного асфальта, просвечивающие сквозь серый после проехавшей машины снег. Редкие люди в тёмных фуфайках и шапках, везущие санки с дровами или бидонами с водой. Маленькие, утонувшие в снегу домики. Серый дым из труб.
И тишина. Такая тишина бывает, наверное, только в пустыне или тайге. И на даче зимой. Нежданная электричка только подчёркивает её, делая ещё глубже и величественней. Хочется зарыться с головой в сугроб, чтобы заставить эту тишину замолчать, потому что она оглушает тебя, не даёт дышать. Можно натянуть шапку на голову, чтобы слышать биение собственного сердца, дыхание, хруст валенок по снегу. Но даже за этими звуками прячется всё то же безмолвие, и стоит тебе лишь на мгновенье остановиться, как оно поглотит тебя всего.
Приезжая на дачу, я и сам менялся. Приспосабливался к тишине, срастался с морозом. Если летом я раскрывался, как бутон пиона, готовый вобрать в себя всю жизнь, бурлящую вокруг, то зимой я уходил в себя, вмерзал в окружающий мир, как рыба в пруду вмерзает в лёд.
Наш дом был похож на десятки других домов, расставленных на участках в шесть соток по обеим сторонам одинаковых аллей. Если взять набор «Кижи» и на большой плоский прямоугольный кубий положить треугольный, но так, чтобы он покрывал лишь часть основы, легко представить эту стандартную конструкцию.
Летом дом был окружён кустами черноплодки, скрывавшими его от посторонних глаз, под окнами разводили цветник, а остальной участок занимали грядки и парники. Сейчас всё было скрыто под снегом, так что оставалась лишь узкая траншея, которую надо было расчищать каждое утро.
В доме мы с порога попадали в длинную прихожую, служившую летом кухней, столовой и верандой одновременно. Стёганое одеяло стен, оклеенных оставшимися от ремонтов в городе разноцветными обоями переходило в такой же пёстрый дощатый пол, частично покрытый линолеумом. На месте разбитых стёкол в большом витражном окне трепетала на ветру плёнка, к целым же стёклам с двух сторон прилепился белёсый иней. Прорытая в снегу на улице тропинка переходила здесь в такой же узкий проход среди принесённых со двора вёдер и тазов. Было немного странно проходить по этому рву — вроде бы ты в доме, но здесь так холодно, что невозможно выйти без фуфайки.
Холодной оставалась и большая гостиная, где я спал летом. В серванте мёрз дешёвый хрусталь, по обеим сторонам журнального столика с фарфоровой фигурой хозяйки Медной горы стояли два старинных кресла с резными деревянными подлокотниками и бордовой обивкой сидений. И только две комнаты в глубине дома были пригодны для жизни в холодное время года. Зимой здесь было довольно тесно, потому что кроме диванов приносили ещё стол, газовую плитку, а также воду и продукты. Но чем теснее здесь было, тем казалось уютнее, особенно по сравнению с остальными комнатами.
Все зимние каникулы я проводил в одиночестве. Даже в деревне мало кто оставался на зиму, а уж наши соседи-дачники и того подавно. Тропинка от станции обрывалась на нашем доме, дальше начинались необъятные пространства, покрытые снегом, куда до самой весны не ступит ни одна нога. Помимо немногочисленных хлопот по приготовлению обеда, бабуля целыми днями смотрела телевизор или сидела в гостях у единственной подруги (та однажды умерла, оставив бабулю одну).
Но мне вовсе не было скучно. С утра до вечера я строил из снега замки и города, населял их людьми, которые ссорились и устраивали войны, влюблялись и играли свадьбы, вынашивали интриги и боролись за власть.
Это был мой мир, в котором я творил историю. Я был здесь богом, но в то же время сам был этим миром. Я разлетался на десятки маленьких кусочков, чтобы заселить снежные дворцы и стать персонажами, которыми я жил. Я умирал вместе с теми, кто погибал в битвах, устроенных мной же, и рождался заново под сенью сводов ледяных замков. За две недели зимних каникул я проживал столько жизней, сколько другие не могли прожить и за век. Я играл в полном одиночестве, но мне и не нужны были никакие приятели, которые внесли бы сумбур в эту игру, ведь тогда кроме моей воли появились бы ещё какие-то сторонние силы.
Даже теперь, когда эти снежные каникулы кажутся такими далёкими, мне порой хочется снова стать мальчиком в фуфайке и валенках, который строит ледяные крепости и живёт в этой хрупкой стране, обречённой на погибель грядущей весной.
В ту зиму моё одиночество было нарушено самым странным и безжалостным образом. Всё началось утром, когда я, выйдя за ворота, обнаружил, что половина моего снежного города лежала в руинах из-за проехавшего автомобиля. Событие само по себе необычное: до нашего дома зимой никто обычно не доезжал. Я тут же сочинил, что страну настигло ужасное землетрясение, большая часть жителей погибла, в живых осталась только горстка дворян, укрывшихся в храме и спасённых молитвой (собор стоял на сугробе в стороне от дороги). Увлечённый учётом пострадавших и восстановлением города (бедный граф Берёза, от его дома совсем ничего не осталось, так же как и от его молодой супруги), я даже не подумал о том, куда ехала злополучная машина. Работы предстояло много, ведь из утрамбованного колёсами снега было сложно строить что-то новое. Пришлось перенести город на соседнюю аллею. Когда я заканчивал возведение королевского дворца, стоя на коленях, чтобы проложить галерею от одной террасы к другой, брошенный кем-то снежок неожиданно сбил шапку с моей головы. Я поднял голову и увидел существо, похожее на меня, — бесформенную массу из слишком большой фуфайки, шапки-ушанки, рукавиц, шарфа и валенок.
— Привет, ты чё эт тут копаешь? — сказало мне существо звонким голосом, приглушённым шерстяным шарфом.
— Ничего такого. Дворец строю. Вот — машина утром проехала.
— Это мы приехали. А ты чего тут?
— На каникулах.
— И я. У меня родители разводятся, скандалят каждый день, так вот меня отправили к ба-ушке от греха подальше (она именно так произнесла «ба-ушку» — пропустив вторую букву «Б»). Тебя как зовут?
— Артём.
— А меня Ира.
— Хочешь, построй себе замок вон там, у ёлки.
Вообще-то я с девочками никогда не дружил. Были, наверное, какие-то случайности в детском саду, и на этом всё закончилось. Да мне и не очень-то хотелось. Они жили своими интересами, играли в свои игры и, несмотря на то что всё это было мне ближе, чем пятнашки или другие спортивные мальчиковые забавы, я не испытывал желания иметь с ними дело.
У меня, правда, был двор герцогини де Мышек, но в куклы я никогда не играл. (Может, потому что мне их не покупали?) И вот теперь она, Ира.
Когда она принялась за свой замок, я продолжил как ни в чём не бывало копать галерею, размышляя над тем, что принесёт мне это знакомство. Я скорее был раздражён появлением новой приятельницы: придётся вписывать её в мой снежный мир с наименьшим ущербом для самого этого мира. Может, она построит себе отдельный город и будет играть самостоятельно? Иногда можно будет устраивать совместные балы или, наоборот, войны, но в целом не обязательно часто контактировать с соседями. В любом случае надежды на спокойное существование были разбиты. Ира вдруг легла на собственный замок, развела по снегу руки в стороны и спросила: «Умеешь делать ангела? Смотри, что получается». Я понял, что пока она рядом, со снежной страной покончено.
