Покачал головой. Вот ведь как! Разбирается этот второй в пчелах!
В голове вместе с мыслями шум возник. Странный шум, чем-то немного головную боль – штуку для Сергеича довольно редкую – напоминающий.
Но если этот Василий Степаныч, тот, что в улья фонариком светил, пчеловод, то сразу бы он понял, что здоровы у Сергеича пчелы. Что нет у них никаких болячек и паразитов. И ведь зачем-то именно третий улей выбрал! А что там? Ничего особого в той пчелиной семье нет…. А может, они решили специально его пчел чем-то заразить? За то, что он к ним про Ахтема и Бекира спрашивать ходил? Ведь сказал же ему следователь, что в «чужие дела» Сергеич лезет.
Так сидел пчеловод у костра, думал и ветки машинально в огонь подбрасывал. И становилось его рукам от костра теплее. Глаза его к темноте ночной уже привыкли и теперь мог он легко уже и стенку второго улья разглядеть. Главное, понял он, вверх на луну взгляд не поднимать. Потому что если с ней взглядом встретиться, то потом внизу все черным кажется!
Зашуршало рядом. Отвлекся Сергеич на шум, обернулся. Увидел, как ежик со стороны палатки лениво к костру приковылял, осмотрелся на уровне своих глазок, мордочку вверх не поднимая и человека, у костра сидящего, не видя. Постоял и дальше по траве зашуршал. В сторону ульев.
А как затих шорох ежика, птицы защебетали. Сначала тихо, а потом громче. Светать стало. С первыми дотянувшимися до верхушек деревьев лучами зазвенели они трелями, запели громче детских свистулек из его, Сергеича, детства.
А он наоборот – ссутулился от бессонной ночи. Голова отяжелела, будто кто надел ему шляпу пудовую. Шатнуло его к костру – чуть в огонь не свалился. Внезапно приблизившееся к глазам пламя перепугало и на мгновение взбодрило, дало силы ладонями от влажной земли оттолкнуться и назад свое тело бросить. Поднимался же с подстилки с трудом. Залез в палатку. Забрался в спальный мешок и заснул.
Проспал Сергеич до полудня. И проснулся в жару, потный. И опять испуг его пронял насквозь из-за непонятности своего состояния.
«Заболел, что ли?» – испугался он, выбираясь из палатки под опять яркое, несущее вниз тепло, солнце. Левая рука будто онемела, не слушалась, болталась, как привязанная палка.
Вспомнил Сергеич, что лежа на спине проснулся. А значит, не мог он ее во сне придавить так, чтобы онемела. Правая была в порядке. Правой он умылся, положив баклажку пятилитровую с водой набок и послабив пластиковую крышку, чтобы потекла вода тонкой струйкой, как из крана.
Ноги сами пчеловода к ульям вывели, к тому месту, где квадрат желтоватой примятой травы показывал место, откуда вчера его улей на машине увезли. Постоял он там, а мимо него, деловито жужжа, пчелы из других ульев летали. Подошел потом к тому улью, что в ремонте нуждался. Захотелось молоток из машины достать и гвозди, но как одной правой доски подбить? Левая нужна! Без левой ничего не получится!
Вздохнул Сергеич. Подергал левым плечом, к онемевшей руке прислушиваясь и пытаясь ее силой мысли и горечи оживить. И вроде ощутил он ее, только вот не слушалась рука команды, висела, как прут.
«Отойдет! – с надеждой подумал он. – Видать, все-таки во сне как-то передавил».
Прислушался Сергеич ко всему своему телу. Температуры вроде не было, лоб от пота ночного высох. Однако чувствовал он себя все равно изломанным, бессильным, будто за ночь на двадцать лет постарел.
«Эх, поспать бы на ульях», – он вспомнил, как у себя в Малой Староградовке под деревьями на составленных ульях спал и как просыпался, словно силой сотен тысяч пчел накаченный. Вспомнил, какая улыбка счастливая на широком лице губернатора сияла, когда тот после нескольких часов сна грузно с ульев слезал. Вот бы и ему сейчас на ульях полежать! Может, и рука б ожила, и силы вернулись?!
Окинул он взглядом свои пять ульев. Подумал о том, что и шестой тут нужен, чтоб как на кровати. Но и из пяти можно лежанку составить, только тогда один под голову пойдет.
От таких мыслей стало Сергеичу полегче. Окрепла и утвердилась в нем вера в пчелиную помощь. Надо только ульи перенести, вместе составить. Но для этого, даже если левая рука оживет, сил все одно не хватит!
Не долго думая, решил пчеловод в Албат пойти, к Айсылу. Может, она его к местному врачу отведет?
Спрятал он от солнца жаркого свою голову под оранжевой кепкой «ФК Шахтер». Вместо свитера, в котором теперь было бы жарко, натянул синюю тенниску, и при этом показалось ему, что рука левая нехотя послушалась и сама проделась в короткий рукав. Зашагал по дороге без былой легкости, но с целеустремленностью, которая легко и силу, и бодрость заменила.
63
Двери ему Айше открыла.
– А мама где? – спросил пчеловод, заглядывая ей за спину и ожидая, что в коридор вот-вот и Айсылу выглянет.
– В садик пошла, в «Сказку», на Колхозную улицу, – ответила девчушка. – Мама работу ищет, а там воспитательница нужна…
Сергеич разулся да так и замер в коридоре. Задумался: а что ж ему делать, если хозяйки нет?
– А она скоро вернется? – спросил.
– Да, уже должна! Она только на собеседование…
Айше провела гостя в комнату, усадила за стол и, пообещав сделать чай, вышла.
Сергеич, усевшись на тот самый стул, на котором уже не раз сиживал, оглянулся. Что-то изменилось в комнате, но что – он не мог поначалу понять. В носу защекотал непривычный, неприятный запах. Не то чтобы совсем неприятный, но не такой, какой тут раньше витал. Все еще озадаченный, он обернулся, на трюмо посмотрел. Удостоверился, что зеркало все еще тканью занавешено. Опустил взгляд на столешницу трюмо. Там опять стеариновая свеча горела, но не та, что в прошлый раз. Другая, видно, самая дешевая, серая.
«Вот оно что! – понял Сергеич. – Мои, видать, закончились или их зажигать боится! А те, что во время обыска забрали, полиция, суки, себе прикарманили! Ясное дело, они же лучше, они же из настоящего пчелиного воска!»
Девчушка принесла чаю и собралась было уйти в свою комнату.
– Айше, – остановил ее Сергеич.
Она обернулась. В глазах смущение.
– Присядь, – попросил пчеловод, показывая на стул рядом.
Дочь хозяйки нерешительно присела, только не на тот стул, что рядом с гостем стоял, а напротив.
– Ты не бойся, я только спросить хотел, – заговорил мягко пчеловод. – Свечка же в память о папе горит?
Айше кивнула.
– А сколько она гореть будет?
– Сорок дней, – негромко вымолвила она.
– Ты извини, – Сергеич пожевал губы в нерешительности, желая и одновременно боясь следующий вопрос задать. Но все-таки спросил: – Но ведь папу давно убили, и дата смерти не известна… Как же вы эти сорок дней считаете? Не со дня смерти?
– Со дня похорон, – уже спокойнее зазвучал негромкий голосок Айше. – Так имам сказал. Он маму ругал из-за свечки, – она перевела взгляд на огонек, который не мог в зеркале отражаться.
