Отвела она его к себе в дом, недалеко. Двери открыла, свет в коридоре зажгла и назад на работу побежала.
Оставшись один в чужом доме, Сергеич замер на минутку, прислушиваясь к шумам, к дому самому прислушиваясь. Потом разулся и в гостиную прошел. Большая квадратная комната, в которой он сразу свет включил, отпугнула его поначалу своей чистотой и какой-то искусственно подчеркнутой «теплотой» обстановки. На двух стенах ковры в темно-красных цветах, на полу тоже огромный ковер, в углу справа – громоздкий телевизор на хрупком журнальном столике с косыми, чуть расходящимися для устойчивости в стороны ножками. Стол обеденный красной скатертью покрыт, а посередине на столе – от телевизора пульт. Сервант почти как у него, и тут же шкаф для одежды с зеркальной дверцей. То есть вполне привычная и знакомая обстановка, только с коврами.
Уселся Сергеич за стол, руки на скатерть опустил и вдруг уловил носом аромат борща. Запах на кухню его привел.
На газовой плите, возле которой питавший ее газом красный баллон стоял, на маленьком огне большая кастрюля эмалированная борщ в себе готовила. Приподнял Сергеич крышку, и аромат удивительный в лицо его ударил, ноздри заполнил, мысли остановил.
Опустил он крышку на место. Отступил от плиты. Облизал языком сухие губы. И в комнату вернулся, там розетку нашел и поставил мобильник на зарядку.
Минут через пятнадцать включил Сергеич телефон. Список полученных «эсэмэсок» проверил. И увидел последнюю, короткую – от Петра, одно-единственное слово в ней: «Жив».
– Как он там? – забеспокоился.
Нажал на «ответить». Снова слово «Жив» набрал и вопросительный знак добавил. Отправил эсэмэску и к столу вернулся.
Минут через пять пикнул телефон, сообщая, что ответ пришел.
«Жив», – прочитал Сергеич. Кивнул с облегчением.
Борщ, сваренный Галей, сразил Сергеича наповал. Плавали в нем и белые грибы сушеные, и фасоль, и куски телятины. Ел он его размеренно, неспешно, то и дело на Галю посматривая, так как впервые они вдвоем ужинали одновременно, а не так, как в предыдущие вечера у костра, где она его кормила, а сама просто сидела.
Галя к борщу бутылку «казенки» достала. Пили они без тостов, по полрюмочки за раз. И еще почистила она несколько зубчиков чеснока, и лежали они на блюдечке рядом с бутылкой водки. Брали они эти зубчики по очереди, то он возьмет зубчик, макнет в солонку и сразу в рот. То она.
Разговор не возникал, словно и не было в нем нужды. После третьей тарелки понял Сергеич, что хватит ему уже. Хоть одновременно думалось, что и четвертую тарелку одолел бы, чтобы приятное хозяйке сделать. И решил уже, что если предложит она еще, то не откажется он. Но Галя, сама доев вторую тарелку, зевнула и посмотрела на него виновато.
– Что-то устала я, – сказала. – Замаялась сегодня…
– Ну я поеду тогда, – приготовился Сергеич из-за стола подняться.
– Куда же ты поедешь? Ты же выпил…
– А у вас что, гаишники в селе есть? – спросил он серьезно. А сам на бутылку на столе глянул и понял, что пустая она – вдвоем они поровну пол-литра водки выпили.
– В селе нет, но при выезде на трассу иногда стоят. Ты оставайся лучше!
И он остался. Галя свет везде погасила и так ему легко получилось раздеться и в кровать лечь, что он сам удивился. И еще больше удивился, когда горячее ее тепло рядом кожей ощутил.
«Ну не зря ж она», – подумал он, к ней лицом в кровати поворачиваясь.
Ее руки на плечи Сергеича легли и потянули его к ней, почти забросили-задвинули его наверх, на ее горячее тело. И так это послушно у него получилось, что мысли он свои оставил, отдавшись ее желаниям, которые мог с удивительной легкостью прочитать и в движениях ее, и в прикасаниях.
А потом сошла с них любовная энергия. Закончилась. Просто жарко ему стало и, когда Галина ладонь легла настойчиво на его левый бок, сдвинул он себя вниз, на простыню. Рядом лег, нежно ладонь свою правую на ее животе оставив.
А проснувшись в темноте через несколько часов, обеспокоенно и осторожно слез с кровати и из спальни на цыпочках вышел, в гостиной телефон с пола поднял и время посмотрел. Половина пятого. Задумался Сергеич об оставленных без присмотра пчелах. Именно о них, а не о прицепе или вещах, которые намного легче было бы украсть, чем пчел. Но его в этот момент только беспокойство о пчелах охватило, потому что без них смысл его жизни и даже смысл самого отъезда из Малой Староградовки терялся. Смысл пропадал и оставлял его как бы в бессмысленном состоянии. И состояние это, хоть он в нем еще прежде не бывал, а уже даже воображаемо пугало. Оделся Сергеич в гостиной, перенеся туда свои брюки, рубашку со свитером и носки. Обулся в коридоре. В карман куртки заряженный телефон с зарядкой сунул и, зажав в руке ключи от машины, покинул гостеприимный дом, аккуратно за собою дверь закрыв.
36
Проснулся он в палатке от холода. Рука полезла вниз искать съехавшее одеяло, а наткнулась на карман куртки. Спал он, оказывается, одетый, и не в спальном мешке, а на нем. Еще глаза не открыл, а рука в карман куртки залезла и остановилась, когда пальцы мобильник теплый обняли, словно согреться хотели.
Выбрался Сергеич из палатки и к машине: дверцу проверить. Открытой оказалась. Закрыл. Только потом к ульям обернулся и в этот момент возник вокруг звуковой мир, словно кто-то сверху ему слух, ранее на ночь выключенный, снова включил. Зажужжал этот мир вокруг тонко и ненавязчиво. И совпало это жужжание с движением пчел, с летков взлетающих легко и почти невесомо. Привычно выделил пасечник взглядом одну пчелку и проследил, как она поднялась на полметра от летка и дальше по прямой линии в сторону поля полетела.
Успокоился Сергеич. Костер разжег. В чайник воды налил. Повесил его на крюк, с треноги свисающий. О Гале задумался. Вечер прошлый вспомнил, борщ ароматный с крупной фасолью, косточки телячьи с мясом нежным, весточку от Петра с самым важным словом – «Жив».
А потом осторожно, словно его мысли кто-то подслушивать-подглядывать мог, вспомнил, как в ее спальне раздевался, как в кровать мягкую лег, вспомнил жар ее тела и силу ее рук. И, конечно, бегство свое вспомнил. Хотя слово «бегство» сразу будто зачеркнул в той мысли. Зачеркнуть-то зачеркнул, а заменить другим словом не смог, не нашел другого слова. И пропустил, да и дальнейшую мысль в другую сторону повел, обрадовавшись, что может думать так, как хочет, а не поддаваться на подсказки внутренние. И стал Сергеич думать о том, что Галя обидеться могла, ведь не по-взрослому это как-то: из постели с женщиной так тихо, не попрощавшись, уходить.
– Извиниться надо, – решил он. – Я же почему ушел? Потому, что за пчел испугался. Собаки у меня сторожевой нет, оставлять вещи и ульи не на кого… Поймет она.
И она действительно поняла. Он приехал к двенадцати, взял ей баночку меда и три церковных свечи в подарок – больше ему дарить было нечего. Прямо в магазине, пока покупателей не было, объяснил скомкано, но Галя понимающей улыбкой остановила и успокоила его.
