– Хлеба пару батонов, может, макарон каких, крупы килограмм…
– Я много не возьму, мне ж назад пешком идти! – предупредил Пашка и захлопнул дверцу.
Доехала машина до церкви и перед ней направо свернула.
Зашагал Сергеич к дому. В голове тишина царствовала, но когда он решил проверить: а не тишина ли это, которая и снаружи, понял, что нет. Снаружи тишина была громче. Военной была тишина снаружи, и в ней, если даже не очень прислушиваться, далекая канонада звучала, что-то ухало и бахало, но далеко. Где-то за Светлым. Далеко за Светлым.
29
В тот же день, только поздно вечером, когда будильник уже заведен был, а две свечки церковных в баночке еще горели, пришел к Сергеичу Пашка. Пчеловод, когда двери открыл, перепугался сначала – на Пашке вместо привычного кожуха неуклюже сидела красная куртка большего, чем надо, размера.
– Что это ты напялил? – удивился он, взгляд его, правда, тут же с куртки на сумку хозяйственную в руке гостя опустился, из которой два батона выглядывали.
– Да гуманитарку ребятам привезли, а они поделились! У меня ведь на весну только старая кожанка и пальто. А им целый грузовик барахла с Кубани пригнали. Им столько и не надо! А куртка хорошая, похоже, что для священников! Посмотри, на спине белый крест!
Пашка развернулся, чтобы Сергеич крест на красной спине заценить смог.
– Ну да, вижу! Разувайся! – хозяин дома кивнул понимающе. – Перекусим чего-нибудь!
– Это б хорошо, – поддакнул Пашка. – А то я прямо с дороги к себе заскочил, да сразу сюда!
Из сумки вытащил Сергеич два кило макарон, пшенки пакет и два батона.
Найдя всему в кухонной тумбе место, остановил взгляд на последних двух яйцах из тех, что он в Светлом на мед выменял. Вермишели тоже оставалось чуть-чуть, может, как раз, на двоих и хватит.
Вернулся в комнату, поверх горящего угля ветки порубленные шалашиком сложил. Воду в кастрюле поставил. Чтобы веселее и светлее было, еще две свечи церковные зажег.
– Знаешь, Пашка, – посмотрел на своего гостя внимательно, – завтра или послезавтра поеду я отсюда. С пчелами. До августа, наверное.
Тишина зависла после его слов.
– Куда, в Винницу? – после двухминутного мрачного молчания очнулся Пашка.
– Нет, поближе. Туда, где не стреляют. Пчел выпустить.
– А чего ж ты последние три года тут их выпускал? Не вывозил?
– Да, ждал, что война закончится. А теперь надоело ждать. Да и мед каждый год все хуже и хуже с этих полей.
– И что, я один тут останусь?
– Ну чего один, у тебя там друзья, в Каруселино!
– Да был один, да и того у нас в селе убило… А остальные там быдловатые, то «привет, братан!», то нахер посылают! Давай Вовку помянем. Который Владлен. Есть у тебя что?
Молча принес Сергеич медовой настойки. На стол вместе с рюмками поставил. В кастрюлю на буржуйке вермишель высыпал.
– Ну давай! Пусть земля ему пухом, – поднял свою рюмку Пашка.
– Пусть, – согласился Сергеич и отпил половину.
– Я тебе ключ оставлю, – заговорил хозяин дома после ритуальной паузы. – Будешь присматривать?
– А чего тут присматривать? – Пашка оглянулся по сторонам. – У тебя-то и украсть нечего, особенно если на своих «Жигулях» уедешь!
Чуть обидно стало Сергеичу от услышанного. Решил он Пашку удивить.
– Я тебе кое-что покажу! – сказал важно.
Опустил на стол туфельницу, поднял ее крышку лакированную.
– Вот!
Пашка склонился над шкатулкой, на губах недоумение в улыбку превратилось.
– Это че? Из крокодиловой? – спросил он восторженно, пальцем до носка туфли дотронувшись.
– Из страусиной. Губернатор бывший подарил. Он же ко мне на ульях раньше, до войны, спать приезжал.
– Значит, не врали твои соседи, – закивал Пашка.
Аккуратно одну туфлю из шкатулки вытащил.
– А померять можно? – спросил.
– Можешь, только они ж большие! Погоди, я на пол коврик постелю!
Коврика Сергеич не нашел, а потому постелил полотенце.
Пашка туфли на пол опустил, на полотенце. Залез в них ногами.
– Не такие уж они и большие, – сказал.
– А какой у тебя размер? – удивился Сергеич.
– Сорок четвертый. У меня ж плоскостопие, а оно размер ноги увеличивает! Можно, я тут по комнате?
– Можно, – разрешил хозяин дома.
Гость осторожно вокруг стола прошелся, то и дело на ноги посматривая, точнее – на туфли. Потом сел на стул, снял туфли и аккуратно на место опустил, в туфельницу.
– Знаешь, давай на всякий случай телефонами обменяемся, – предложил Сергеич.
– Так у тебя ж разряжен!
Прикусил Сергеич нижнюю губу, чтобы не сболтнуть лишнего.
– Я ж его там заряжу, – сказал после паузы. – Ты мне просто напиши свой! И еще! Я через Каруселино поеду. Меня там твои «братаны» пропустят?
– А чего нет? Ты смотри, чтоб тебя на «укроповском» блокпосту не завернули! Там же вроде пропуск нужен!
– Пропуск? – Сергеич замер.
– Ну, или пропуск, или договариваться надо. Может, по прописке выпустят?! Ты, главное, не бойся их! Права качай! Если хамят, то в ответ хами! Но меру знай и следи за их руками. Если руки к автомату потянутся, замолкай сразу и извиняйся! Говори, что ты из-за обстрелов нервный!
30
В сон Сергеича ночью глубокой огненные птицы влетели. Со свистом влетели и тут же вылетели. Целая стая. Он с правого на левый бок повернулся. И тут же где-то вдали, там, куда эти птицы в его сне пролетели, громыхнуло. Только стало это громыхание затихать вроде, как ворвались в сон новые птицы и, просвистев прямо над его закрытыми глазами, улетели дальше. И снова громыхнуло где-то не так уж и далеко. Даже как бы качнуло Сергеича на кровати, как в лодке на Северском Донце, когда мимо моторка проплывает.
Открыл он глаза. Открыл и из сна своего в темноту комнаты осторожно выглянул. Где-то что-то гудело, но понять причину этого гудения он не мог из-за пограничности своего состояния – между сном и настоящей ночью, но ближе все-таки ко сну.
И тут снова свист, как над головой, тяжелый, шипящий. И дом задрожал.
Посмотрел перепуганный Сергеич на потолок, только не увидел его. Темно ведь, ночь.
И тут же грохот опять, только теперь сильнее, чем во сне, и даже, кажется, ближе.
Поднялся он с кровати. Оделся. Спички на столе нащупал, свечу зажег.
Снова сверху вниз дом задрожал. Даже под ногами пол шатнулся так, что Сергеич ногу левую чуть дальше отставил, для устойчивости.
