– Ты долго в больнице лежала?
– Долго, целый месяц. У меня в детстве были проблемы с сердцем, понадобилась операция. Очень сложная. Вся семья уже и не надеялась... Так странно, да? В итоге я одна выздоровела и живу дальше, а они все погибли.
С минуту она прошагала молча. Я шел следом, прокручивая в голове ее историю с птицами, сердцем и камфарным деревом.
– В день, когда все умерли, птицам пришлось нелегко. С самого утра невозможно было понять: то ли дождь кончился, то ли вот-вот пойдет снова. Птицы летали, как оголтелые, то с веток в укрытие, то обратно. За окном стоял жуткий холод. В этот день я почувствовала, что скоро зима. От батарей под окнами стекла запотевали, и я вылезала из кровати, чтобы протереть их полотенцем. Вставать было нельзя, но мне так хотелось смотреть из постели на это дерево, птиц, небо и дождь. Когда очень долго живешь в больнице, начинаешь чувствовать такие вещи, как саму жизнь... Ты когда-нибудь лежал в больнице?
– Нет, – ответил я, здоровый с детства, как медведь по весне.
– И были еще птицы с черной головой и красными крыльями. Эти всегда летали парами. Рядом с ними даже скворцы смотрелись скучными банковскими служаками. Возвращались после дождя на ветки и тоже кричали. Я тогда подумала: какой все-таки странный этот мир. В нем летают миллионы птиц, и в своей жизни они садятся на миллиарды деревьев, пускай и не все из них – камфары; а вокруг то идет дождь, то светит солнце, отчего сотни миллионов птиц то слетаются на деревья, то прячутся с глаз долой. Когда я это представила, мне стало как-то очень... одиноко.
– Почему?
– Наверно, потому, что в мире слишком много деревьев, слишком много птиц и слишком часто идут дожди. А я не могу найти смысла даже в одном-единственном дереве и одном-единственном дожде. И никогда не смогу. И состарюсь, а потом умру, так ничего и не поняв ни в этом дереве, ни в этом дожде. От таких мыслей у меня просто сердце разрывалось, и я плакала, одна в палате, часами напролет. Хотела, чтобы кто-нибудь крепко обнял меня. Но никто не приходил. А я все плакала и плакала, свернувшись под одеялом... К вечеру за окном стемнело, и птицы куда-то исчезли. И я перестала понимать, когда начинается, а когда кончается дождь. В тот вечер погибла моя семья. Хотя я об этом узнала гораздо позже.
– А что ты почувствовала, когда узнала?
– Не помню. Словно я в тот момент вообще ничего не чувствовала. Помню только, что стою под вечерним осенним небом – и никто не обнимает меня. Для меня это было как... конец света. Вот ты представляешь, как это – очнуться в темноте, в тоске, в одиночестве, когда тебя некому обнять, и вдруг увидеть, что все на свете – такие же?
– Кажется, представляю...
– А ты когда-нибудь терял любимых людей?
– Несколько раз.
– И теперь совсем один?
– Ну что ты, – ответил я. – В этом мире не получается остаться совсем одному. Здесь всегда что-то связывает человека с другими. Когда идет дождь, когда поют птицы. Когда человеку режут живот, или когда он целует девушек в темноте.
– Но тогда выходит, что ничего не существует без любви, – сказала она. – Мир без любви – все равно что ветер за окном. Ни потрогать его, ни вдохнуть. И сколько ни спи с кем попало или за деньги – это все ненастоящее. По-настоящемутебя все равно никто не обнимет.
– Не так-то и часто я сплю с кем попало или за деньги, – обиделся я.
– Да какая разница, – отмахнулась она.
И действительно, разницы никакой, подумал я. Все равно меня никто по-настоящему крепко не обнимает. И я никого не обнимаю – только старею все больше. Одинокий, как трепанг на дне океана.
Задумавшись обо всем этом, я не заметил, как она остановилась, и врезался ей в спину.
– Извини, – сказал я.
– Тс-с! – прошипела она и схватила меня за руку. – Какой-то звук... Послушай!
Мы замерли и прислушались. И действительно: темноту впереди пронизывал странный гул. Совсем слабый – не скажи она, я бы и внимания не обратил. То ли птица как-то низко поет, то ли трутся друг о друга чугунные плиты. Этот гул не прерывался – лишь становился сильнее. Он забирался под одежду и полз по спине огромным холодным червяком. Убийственный инфразвук на пределе человеческого восприятия.
Воздух вокруг заколыхался. Тяжелый, неповоротливый ветер плеснул в нас грязной волной. Ветер этот сочился влагой и холодом. А еще – абсолютной уверенностью в том, что сейчас что-то произойдет.
– Что это? Землетрясение? – спросил я.
– Это не землетрясение, – ответила она. – Это гораздо хуже.
22
КОНЕЦ СВЕТА
Пепельный дым
Как и предсказывал старик, над Городом теперь каждый день висит пепельный дым. Его столб поднимается над Яблоневым лесом, улетает в небо и теряется среди туч. Если долго смотреть, начинает казаться, будто именно в Яблоневом лесу производят для Неба тучи и облака. Дым встает над горизонтом каждый день ровно в три, а исчезает каждый день по-разному. Смотря сколько зверей сегодня замерзло. После особенно страшных снегопадов дым валит, как из вулкана, несколько часов подряд.
Я гляжу на дым – и не понимаю, почему люди никак не оберегают зверей.
– Почему не построить для них хотя бы какой-то загон? – спрашиваю я за шахматами у Полковника. – Отчего мы никак не защищаем их от снега и ветра? Ведь вовсе не обязательно строить что-то большое. Простенький забор да крыша над головой спасли бы многих.
– Бесполезно, – отвечает старик, не отрываясь от доски. – Даже если им построить загон, они в него не пойдут. Зверюги спят в долине много веков подряд. И не перестанут спать под открытым небом, даже если это будет стоить им жизни. На морозе, под всеми ветрами, в снегу.
Полковник ставит своего епископа перед моим королем, укрепляя оборону. С флангов меня атакуют два единорога. Старик терпеливо ждет, когда я-таки сделаю ход.
– Вас послушать – получается, что они сами ищут страданий и смерти.
– В каком-то смысле так оно и есть. Но для них это все – природа. И холод, и все невзгоды... Для них это что-то вроде спасения.
Он замолкает, и я подкрадываюсь своей обезьяной под его стену. Хочется посмотреть, чем ответит стена на этот маневр. Старик и в самом деле почти попадается в ловушку, но в последний момент передумывает и вместо стены отводит назад рыцаря, усиливая и без того плотный частокол фигур в обороне.
– Я смотрю, ты тоже привыкаешь хитрить! – смеется он.
– Ну, до вас мне еще далеко... – улыбаюсь я в ответ. – Но все-таки – что для зверей означает «спасение»?
– Возможно, они находят избавление в смерти. Они ведь действительно возрождаются. По весне, в новом потомстве...
– А потом молодняк вырастает – и умирает в таких же муках? Зачем это им нужно – мучиться из года в год?
