Я сажусь в кровати и прикладываю ладони к щекам. Мне чудится, будто мое лицо ужалось в размерах.
– Вы о том, что она потеряла себя?
Старик кивает.
– Значит, раз она потеряла себя, а я нет, – я не смогу ничего получить в ответ? Вы об этом?
– Именно, – отвечает он. – просто наживешь себе очередную потерю. Да, она потеряла себя. Как и я потерял. Как и все вокруг.
– Однако вы так заботитесь обо мне. От ошибок оберегаете, с больным сидите ночи напролет... Разве это не проявление вашего «я»?
– Э, нет! – качает он головой. – Моя бережливостьи мое «я» – вещи разные. У бережливости свой механизм. Никак не связанный с тем, что у меня внутри. Это, скорее, привычка. Со мной настоящимничего общего не имеет. Я сам куда сильнее и глубже своей бережливости к окружающим. И гораздо противоречивее.
Я закрываю глаза и пытаюсь собрать разбегающиеся мысли.
– Вот что я думаю, – говорю я наконец. – Человек забывает себя, когда умирает его тень. Так или нет?
– Именно так.
– Значит, если ее тень действительно умерла, она уже никогда не вспомнит себя?
Старик снова кивает.
– Я сходил в Ратушу, проверил метрики. Ошибки нет. Ее тень умерла, когда ей было семнадцать. Похоронена, как положено, в Яблоневом Лесу. О чем и запись в книге имеется. Хочешь подробностей – спрашивай у нее сам. Она тебя сильнее убедит. Я же добавлю только одно. Эту девочку разлучили с тенью еще до того, как она стала понимать, кто она. Поэтому она даже не знает, что значит быть собой. Другое дело я. Я решил отказаться от тени, когда состарился. Я могу различить, что у тебя внутри, а она – нет.
– Однако же, она хорошо помнит мать. И говорит, что ее мать помнила себя. Даже после смерти своей тени. Я не знаю, как это получилось. Но, может быть, в этом есть какая-то надежда? Может, и ей это от матери передалось?
Полковник берет в руки чашку и неторопливо прихлебывает остывший чай.
– Запомни, – говорит он наконец. – Стена наблюдает за нами очень пристально. Ни капли твоего «я» не укроется от нее. Как бы ты ни старался сберечь эту каплю, она высосет из тебя все. Высосет – или сживет со света. Как и поступила с ее матерью.
– Значит, вы не хотите, чтобы я на что-то надеялся?
– Я не хочу, чтобы ты унывал. Город силен, а ты слаб. Это факт. Надеюсь, теперь ты зарубил его себе на носу.
Он задумывается, глядя на дно опустевшей чашки.
– Хотя, конечно, ты можешь ее получить, – добавляет он чуть погодя.
– Получить? – не понимаю я.
– Ну да. Ты можешь спать с ней. Жить с нею под одной крышей. Ты можешь получить от Города все, что душе угодно.
– Но только не себя самого?
– Да, – кивает старик. – Все, кроме этого. Но пойми: постепенно твое «я» исчезнет. И тогда не останется ни отчаяния, ни потери. Ни любви, которая ни к чему не ведет. Останется только жизнь. Тихая, спокойная жизнь. Ты нравишься ей, тебе нравится она. Хочешь ее – она твоя. Никто ее у тебя не отнимет.
– Как странно! – говорю я. – Я пока еще помню, кто я такой. Но иногда забываю. Или даже не так: я все реже об этом помню. Но почему-то уверен, что когда-нибудь мое «я» вернется ко мне. Сама эта уверенность и помогает мне держать свою жизнь в руках. Может, поэтому я не могу представить, как это – потерять самого себя?
Старик задумчиво кивает.
– Думай. У тебя еще есть время подумать как следует.
– Я подумаю, – обещаю я.
Очень долго после этого солнце не выглядывает из-за туч. Когда проходит жар, я выбираюсь из постели, открываю окно и набираю в грудь свежего воздуха. Я уже могу встать, но пока еще слишком слаб, чтобы держаться за перила на лестнице или поворачивать ручку двери. Все это время Полковник потчует меня горьким супом из трав и какой-то кашей. А также, сидя у моей постели, предается воспоминаниям о давно прошедшей войне. Ни о Стене, ни о Библиотекарше он больше не говорит, а я не спрашиваю. Все, что мне положено знать, он уже рассказал.
На третий день я беру его трость и прогуливаюсь по окрестностям Резиденции. Небольшой прогулки хватает, чтобы понять, каким легким сделалось мое тело. Понятно, что я похудел из-за болезни, но дело явно не только в этом. Зима наполнила тяжестью все, что могла. Лишь я один как будто остался без веса.
С холма Резиденции я не могу разглядеть всего, что на западе. Отсюда хорошо просматривается Река, Часовая Башня, Стена и размытые очертания Западных Ворот вдалеке. И хотя мои ослабевшие из-за черных меток глаза плохо различают, где что находится, я не могу не заметить, как резко очерчивает зимний воздух силуэты деревьев и зданий вокруг. Словно ветер с Северного Хребта в одночасье выдул изо всех щелей Города грязь и сажу, копившиеся веками.
Глядя на Город, я вспоминаю о карте, которую должен передать своей тени. Провалявшись в постели, я опаздываю почти на неделю против обещанного срока. тень наверняка беспокоится обо мне. А может, решила, что я ее бросил, и уже ни на что не надеется? От такой мысли становится не по себе.
Дома я достаю из кладовки пару старых ботинок, раздобытых для меня Полковником, вынимаю из одного стельку, кладу на дно карту, сложенную в несколько раз, и вставляю стельку на место. Не сомневаюсь, в поисках карты тень будет готова разорвать эти ботинки на куски. Я прошу Полковника передать их моей тени лично в руки.
– У нее на ногах совсем легкие кеды, – говорю я. – Когда выпадет снег, все ноги себе отморозит. Стражу я такое доверить не могу. Вы ведь можете встретиться с моей тенью?
– Почему бы и нет? – соглашается старик и берет у меня ботинки.
К вечеру он возвращается и говорит, что ботинки передал.
– Очень за тебя волновалась, – добавляет он.
– Как она там?
– Немного съежилась от холода, но держится молодцом. Пока беспокоиться не о чем.
На десятый день я могу наконец спуститься с холма и добраться до Библиотеки.
Я толкаю входную дверь, и мне кажется, будто воздух внутри с прошлого раза застоялся еще больше. В комнатах висит бездушная пустота – точно в доме, где долго никто не жил. Печка мертва. Чайник такой холодный, словно его не грели уже тысячу лет. Кофе в чайнике подернулся белой пленкой. Потолок словно стал еще выше, и мои шаги разносится в бледных сумерках странным эхом. Библиотекарши нигде нет, а стойку для выдачи книг покрывает тонкий слой пыли.
Не представляя, что делать, я сажусь на скамейку и решаю дождаться. Дверь не заперта – значит, скоро вернется. Я сижу и жду, то и дело вздрагивая от холода, но она все не возвращается. Только сумрак густеет вокруг. Чудится, будто в мире не осталось ничего, кроме нас с Библиотекой. Будто пришел конец света, и я остался совсем один. Куда ни протягивай руку – пальцы проваливаются в пустоту.
