– А ты не слишком упрямый?
– Вот и она так сказала.
– Жена?
– Ага, – кивнул я. – Дескать, как только вопросы ставятся конкретно, я теряю гибкость. Что-то вроде. Еще пива хочешь?
– Давай.
Я сорвал колечко с четвертого «Миллера» и протянул ей банку.
– А что сам думаешь о своей жизни? – Вместо того, чтобы сделать глоток, она стала разглядывать черную дырочку.
– Читала «Братьев Карамазовых»?
– Один раз, очень давно.
– Стоит перечитывать иногда. Там много всего написано... А ближе к финалу Алеша говорит одному школьнику, Коле Красоткину: «Послушайте, Коля, вы между прочим будете и очень несчастный человек в жизни. Но в целом все-таки благословите жизнь».
Я допил вторую банку. Немного помедлил – и откупорил еще одну.
– Вообще-то, Алеша очень много всего понимал, – добавил я. – Но на этих его словах я засомневался. Я не знаю, можно ли быть несчастным человеком, но в целом прожить счастливую жизнь.
– И поэтому ты свою жизнь ограничиваешь?
– Пожалуй, – кивнул я. – Наверно, мне стоило вместо твоего мужа умереть от железной вазы. Подходящая смерть была бы. Такой яркий последний кадр – нелепость, достигшая совершенства. И ни черта подумать не успеешь...
Я поискал глазами белое облачко, но его уже не было. Наверное, спряталось за кронами.
– А как ты думаешь... С таким ограниченным взглядом на жизнь ты мог бы разглядеть, например, меня?
– Кто хочет, в эту жизнь заходит, кто хочет, из нее выходит, – ответил я. – В этом – главный плюс ограниченного взгляда на жизнь. Заходя, вытирайте ноги. Уходя, закрывайте дверь. Общие правила для гостей.
Засмеявшись, она поднялась и отряхнула с брюк соринки.
– Ну, я пойду. Уже пора, да? Я посмотрел на часы. 10:22.
– Давай подвезу.
– Да ладно. Я еще в универмаг заскочу, а потом на электричке доеду. Так будет лучше. Спасибо за кусачки.
– Не за что.
– Позвонишь, как вернешься?
– Заеду в библиотеку, – сказал я. – Люблю смотреть, как люди работают.
– Пока, – сказала она.
Я смотрел, как она уходит по аллее, и чувствовал себя кем-то вроде Джозефа Коттена из фильма «Третий человек»
[115]. Когда ее фигурка скрылась за деревьями, я стал смотреть на голубей. Походками все голуби странно отличались друг от друга. Через пару минут на аллее появилась женщина с маленькой дочкой и стала разбрасывать по дорожке попкорн. Все голуби оставили меня и убежали на завтрак. Девочка, как положено трехлетнему ребенку, растопырила ручки и побежала обнимать голубей. Но, конечно, ни одного не поймала. Вертлявые голуби жили своей голубиной жизнью. Симпатичная мамаша стрельнула в меня глазами и демонстративно потеряла к моей личности всякий интерес. Что ни говори, а приличные людине валяются на траве в понедельник утром с пятью пивными банками перед носом.
Я попробовал вспомнить имена всех братьев Карамазовых. Митя, Иван, Алеша – и еще этот сводный, Смердяков. Интересно, сколько людей на свете помнят братьев Карамазовых по именам?
Глядя в небо, я ощутил себя маленькой лодкой в бескрайнем море. Вокруг – ни волн, ни ветерка, я тихо себе дрейфую. Есть некий смысл в крохотной шлюпке, затерянной посреди океана. Джозеф Конрад, «Лорд Джим», сцена после кораблекрушения.
Глубокое небо сияло над головой, как прописная истина, сомневаться в которой бессмысленно. Когда глядишь в такое небо с земли, кажется, будто оно впитало все сущности этого мира. С морем – та же история. Если каждый день разглядывать море, начинает казаться, что больше на свете ничего нет. Наверно, Конрад переживал то же, что и я. Воистину – в утлой лодочке, выпавшей в Океан из фикции под названием «корабль», есть особенный смысл, от которого не отвертеться.
Я допил последнюю банку, докурил и выкинул из головы всю эту астролябию. Пора возвращаться в реальность. У меня оставался час с небольшим.
Поднявшись с травы, я собрал пустые банки и выкинул в ближайшую урну. В верхней части урны оказалась железная пепельница. Я достал из бумажника кредитки и сжег их над ней. Симпатичная мамаша снова стрельнула глазами. Понятное дело. Приличныелюди не сжигают в понедельник утром кредитные карточки над урнами городского парка. Сперва я спалил «АмЭкс», потом «Визу». Кредитки плавились жизнерадостно, с огоньком. Я прикинул, не спалить ли мне заодно и галстук от «Пола Стюарта», но потом передумал. Не хотелось мешать отдыхающим, да и в сожжении галстуков я большого смысла не видел.
Я дошел до ларька и купил десять пакетов поп корна. Девять я рассыпал по дорожке для голубей, а из десятого решил поесть сам, присев на скамейку рядом. Голуби слетелись со всего парка, как на массовку для съемок блокбастера об Октябрьской революции, и навалились на мой попкорн. Мы с голубями хрустели попкорном, и я думал, что уже тысячу лет не ел ничего вкуснее.
Симпатичная мамаша – примерно моего возраста – показывала дочке фонтан. Я снова вспомнил свою одноклассницу, которая вышла замуж за революционера, родила ему двойню и убежала от них бог весть куда. Она уже никогда не покажет своим детям фонтана. Что бы с ней ни случилось – еежизнь кончилась, и в этом мы с ней похожи. Хоть я и не знаю, что бы на это сказала она сама. Может, и не нашла бы между нами ничего общего. Все-таки мы не виделись уже двадцать лет. Чего только не случилось с нами за это время. У каждого свои обстоятельства и взгляды на мир. Но главное – она исчезла из этой жизни по собственной воле. А из-под меня просто выдернули простыни, пока я спал.
Так что, скорее всего, она раскритикует меня в пух и прах. «В чем же твойвыбор?» – спросит она меня. И будет права. Во всей этой каше я не принял ни одного решения.
Все, что я действительно выбрал,сводится к двум вещам. Во-первых, в душе я простил Профессора, а во-вторых – не стал лишать девственности его внучку. Но разве это хоть как-нибудь мне помогло? «Что сделал ты сам для того, чтобы не исчезнуть?» – спросит она. Разве такие мелочи убедят ее, что я и правда пытался выжить?
Не знаю. Все-таки нас разделяет уже двадцать лет. Как бы она оценила меня при встрече, не могу себе даже представить.
Говоря строго, я уже ничего не могу представить. Воображение выключилось. Просто сижу и смотрю на голубей, на фонтан и на мамашу с ребенком. И впервые за несколько суток осознаю, как сильно я не хочу покидать этот мир. Какие бы миры ни ждали меня еще где-то – к черту другие миры! Даже если бы я прожил уже 93 процента отмеренного мне срока – в оставшиеся пару лет я благодарил бы этот мир за каждую возможность любоваться тем, что в нем происходит. Именно в этом был бы мой долги мое назначение.Сам не знаю, почему, но я чувствовал: какая-то самая главная пружина только что завелась во мне – и вот теперь я смог бы жить по-настоящему. Потому что узнал, зачем.Даже если бы меня не понимала ни одна живая душа, жить по-старому я бы уже не смог.
