Дождался ли Профессор своей внучки в Подземелье? А может, кракеры или агенты Системы схватили ее прямо в моей квартире? Да нет, сказал я себе. У этой девочки все получится. Раз в десять лучше, чем у меня. Зря, что ли, она вдвое моложе? Положив трубку, я подумал, что никогда ее не увижу. Грустно. Как в старом разорившемся отеле, из которого выносят на улицу диваны и канделябры, запирают окна и опускают тяжелые шторы.
Глядя на мерцающий череп, мы сидели рядышком на диване и пили пиво.
– Он пытается тебе что-то сказать?
– Точно не знаю, – ответил я. – Может, и не мне – но, похоже, передает какое-то Послание.
Я вылил остатки пива в стакан и медленно выпил. Перед рассветом в мире тихо, как в глухом лесу. По всему полу разбросаны веши. Мои пиджак, рубашка, галстук и брюки, ее платье, чулки и комбинация. Одежда валялась вокруг как попало, словно итог тридцати пяти лет моей жизни.
– Ты что там разглядываешь? – спросила она.
– Одежду.
– А чего на нее смотреть?
– Недавно она была мной. А твоя одежда – тобой. Теперь все не так. Как будто все теперь чужое, и мы уже тут ни при чем.
– Может, из-за секса? – предположила она. – Все-таки после секса люди склонны к самокопанию.
– Да нет, дело не в этом, – покачал я головой. – Я не копаюсь в себе. Просто подмечаю какие-то мелочи, из которых состоит этот мир. Улиток, дождинки, витрины скобяных лавок... То и дело что-нибудь глаз цепляет.
– Может, я приберу?
– Да нет, и так хорошо. Успокаивает...
– Расскажи про улитку?
– Да встретил тут одну возле прачечной. Никогда не знал, что бывают осенние улитки.
– Улитки бывают круглый год.
– Похоже...
– В Европе есть мифическое толкование улитки, – сказала она. – Ее раковина символизирует Царство Тьмы. А когда она оттуда выглядывает, на небе появляется солнце. Поэтому люди во все времена любили щелкать по раковине ногтем, вызывая улитку наружу. Пробовал когда-нибудь?
– Нет, – ответил я. – Ты столько всего знаешь...
– Поработай в библиотеке с мое – узнаешь еще не то.
Я взял со стола пачку «Севен старз», прикурил от спичек из бара. И снова оглядел одежду на полу. Рукав моей рубашки прикорнул на ее голубом чулке. Бархатное платье дремало, кокетливо изогнувшись в талии, а тоненькая комбинация стыдливо притулилась рядом, как спущенный флаг. Две серебряные цепочки и часики заблудились в складках одеяла на диване, а сумочка из черной кожи притаилась на кофейном столике в дальнем углу.
– А почему ты вообще пошла в библиотеку? – спросил я.
– Мне там всегда нравилось, – ответила она. – Тихо и книжек много. Столько всяких знаний в одном месте собрано. Ни в банк, ни в торговлю идти не хотелось, а детей в школе мучить я бы все равно не смогла.
Я выдул в потолок струйку дыма и проследил, как он растворяется в воздухе над головой.
– Может, ты хочешь узнать обо мне побольше? – спросила она. – Где родилась, какой была в детстве, в каком институте училась, кем был мой первый мужчина, любимый цвет и прочее?
– Да нет, – сказал я. – Пока и так сойдет. Лучше я буду тебя узнавать понемногу.
– Но я тоже хочу узнать о тебе. Пусть даже и понемногу...
– Я родился у моря, – сказал я. – После каждого тайфуна море выбрасывает на берег разные вещи. Много вещей – невозможных, неописуемых. Бутылки, старую обувь, шляпы, футляры от очков и даже столы со стульями... Как это все попадало в море, даже не знаю. Но я страшно любил во всем этом копаться, выискивать что-нибудь необычное. Каждого тайфуна ждал с нетерпением. И всегда представлял, как на чужом побережье кто-то выкидывает вещи, а потом приходит волна, слизывает их– и выкидывает уже на моем берегу... Я затушил сигарету и отодвинул пустой стакан.
– Любая вещь, попавшая в море, становится удивительной. Даже старый хлам морская вода отмывает до девственной чистоты. Отстирывает всю грязь. До такой чистоты, что потрогать страшно. Море – очень специальная штука. Когда приходится в жизни что-то сильно менять, я всегда вспоминаю берег моря и хлам на песке. Вся моя жизнь – как это море. Собираю чужой хлам, отстирываю его как могу – и тоже выбрасываю. Все равно в хозяйстве не пригодится. Просто истлеет в чулане.
– Но для хорошей стирки нужен свой почерк, разве нет?
– Почерк? Кому нужен свой почеркв очистке хлама? Я понимаю, когда улитки друг от друга отличаются. А меня просто болтает от одного побережья к другому, потом обратно, и так все время. Все, что в этой болтанке со мной происходит, я, конечно, запоминаю. Но память эта никак не действует на мой сегодняшний день. Я просто зачем-то все помню. Очень чистое – но в хозяйстве не пригодится...
Она погладила меня по плечу, поднялась с дивана и ушла на кухню. Достала из холодильника вино, налила и с новой бутылкой пива принесла в комнату.
– Люблю это время перед рассветом, – сказала она. – Очень чистое. И в хозяйстве уж точно не пригодится.
– Оно очень скоро закончится. Наступит рассвет, вокруг забегают почтальоны и молочники, загудят электрички...
Она завернулась в одеяло и отпила вино. Я налил себе пива и засмотрелся на еще не совсем погасшее сияние. Оно играло на пивной бутылке, на пепельнице и спичках. Ее рука лежала на моем плече.
– Я смотрел на тебя, когда ты выходила из кухни.
– Ну и как?
– У тебя удивительно красивые ноги.
– Правда понравились?
– Очень.
Она поставила стакан и поцеловала меня в шею.
– Знаешь, – сказала она, – я ужасно люблю комплименты.
Когда солнце задело череп своими лучами, сияние исчезло, и он превратился в самую обычную кость. Мы лежали обнявшись на диване и смотрели, как утренний свет крадет у мира за окном предрассветную мглу. Ее горячее и влажное дыхание согревало мое плечо, а теплая и мягкая грудь утыкалась в ребра.
Девушка допила вино и, не успел разгореться рассвет, ненадолго уснула. Солнце уже вылизывало остатки ночи с соседних крыш. Птицы прилетали в садик под окном и вновь улетали куда-то. Где-то вдалеке забубнили телевизоры. Кто-то заводил машину. Я не понял, сколько часов проспал, но и сон, и хмель как рукой сняло. Осторожно переложив голову девушки на подушку, я встал с дивана, вышел на кухню и закурил. Потом закрыл дверь в комнату, включил радиолу и пошарил по коротким волнам. Захотелось послушать Боба Дилана
[110], но его, к сожалению, не передавали, и я утешился «Осенними листьями» Роджера Уильямса. Все осень, как ни крути.
Ее кухня очень похожа на мою. Те же мойка, вытяжка, двухкамерный холодильник, газовый титан. Примерно то же сочетание техники, пустоты и возможностей. Ну, разве что плита у меня газовая, а у нее – микроволновка. Да кофе она варит в кофеварке, а я в турке. Неплохой набор ножей, но все заточены небрежно. Очень мало женщин на свете умеет точить ножи. Все тарелки – из тугоплавкого стекла: вот уж действительно, ни шагу без микроволновки. Донышки сковородок аккуратно протерты маслом. И даже на ситечке в мойке – ни соринки, ни пятнышка.
