Греясь у печки, я пью заваренный Полковником чай.
– Сегодня опять пойдешь сны читать? – спрашивает старик. – Смотри, к вечеру так заметет – на холм не заберешься. Что, не можешь хоть денек отдохнуть?
– Как раз сегодня нужно сходить обязательно, – отвечаю я.
Старик качает головой, выходит из комнаты и вскоре возвращается с парой зимних ботинок.
– На-ка, примерь. В этих не поскользнешься. Ботинки мне в самый раз. Добрый знак.
Пора. Я заматываю шею шарфом, надеваю перчатки и шапку, которую одолжил мне Полковник. Сую в карман сложенный аккордеон. Не знаю, почему, но я привязался к нему так, что не хочу расставаться.
– Будь осторожнее, – говорит старик. – Трудное у тебя сейчас время. Какое решение ни примешь – обратной дороги не будет.
– Да, – отвечаю я. – Я понимаю.
Как и следовало ожидать, яму порядком замело. Вокруг уже ни стариков, ни инструментов. Можно не сомневаться – к утру снег похоронит яму целиком. Я стою перед ней и смотрю на падающие хлопья. А они все гуще – за несколько метров уже ничего не разглядеть. Я снимаю черные очки, прячу в карман, заматываю лицо шарфом до самых глаз и спускаюсь по склону. Рифленые подошвы скрипят на ходу. Иногда из леса доносятся крики птиц. Не знаю, каково птицам в такую метель. А что сейчас делают звери? О чем они думают в таком непролазном снегу?
Я прихожу в Библиотеку на час раньше обычного, но она уже ждет меня, затопив печку. Приняв у меня пальто, отряхивает налипший снег и помогает сбить с ботинок кусочки льда.
Я был здесь только вчера, но мне уже не хватает Библиотеки. Желтой лампы под матовым абажуром, тепла печки, аромата закипающего кофейника, старых воспоминаний, осевших по углам невидимой пылью... И ее – спокойной, в любую секунду готовой прийти на помощь. Всего этого мне уже так давно недостает. Расслабившись, я погружаюсь в уют Библиотеки. Очень скоро я потеряю этот тихий мир навсегда.
– Сейчас поешь? Или позже?
– Вообще не буду, – говорю я. – что-то не хочется.
– Ладно, проголодаешься – сразу скажи. Может, кофе?
– Давай.
Я вешаю над огнем мокрые перчатки и, фея пальцы, смотрю, как она разливает по чашкам кофе. Одну чашку ставит мне, а с другой садится за стол.
– Жуткий снег, – говорю я, – Ничего не видно.
– Да уж... Теперь зарядит на несколько дней. Пока все тучи на землю не выпадут.
Я сажусь напротив и смотрю ей в лицо. Невыразимая тоска опять словно затягивает меня куда-то.
– Когда кончится снег, наметет такие сугробы, каких ты никогда не видел, – говорит она.
– И, наверно, никогда не увижу. Она смотрит на меня.
– Почему? Каждый может смотреть на снег.
– Давай, мы сегодня не будем читать сны? Просто поговорим, – предлагаю я. – Это очень важно. Я хочу рассказать тебе кое-что и послушать, что ты об этом думаешь. Согласна?
Даже не представляя, о чем я, она сцепляет ладони и кивает, глядя сквозь меня.
– Моя тень умирает, – начинаю я. – Сама понимаешь, такую суровую зиму ей не пережить. Если она умрет, я навсегда забуду, кто я такой. Поэтому я должен решить кое-что важное. Это касается и меня, и тебя. А времени очень мало. Я много думал, но вывод всегда получался один. А потом – решил.
Я глотаю кофе и в который раз задумываюсь – не ошибка ли? Нет, все правильно. Не потерять ничегомне уже все равно не удастся.
– Завтра я уйду из Города, – продолжаю я. – Не знаю, как и откуда. Это мне объяснит моя тень. Я уйду вместе с ней. Мы вернемся в мир, откуда пришли, и будем там жить. У меня снова появится тень, я буду страдать и переживать, а потом состарюсь и умру. Такая жизнь – как раз для меня. Мое «я» будет таскаться везде за мною, доставать меня и вертеть мною, как ему вздумается. Но... ты просто не можешь представить, как для меня это важно.
Она смотрит прямо перед собой – то ли на меня, то ли в пустоту, где я должен сидеть.
– Тебе не нравится Город?
– Помнишь, ты говорила: если я ищу покоя – мне здесь понравится? Да, мне нравятся здешние мир и покой. И если я останусь и забуду себя – эти мир и покой станут абсолютными. Ведь в Городе ничего не заставляет мучиться и страдать. Возможно, я всю жизнь буду жалеть, что ушел отсюда.
Но стать жителем Города я не могу. Внутри что-то пока еще говорит со мной. Оно никогда не простит, если я останусь, а моя тень умрет и будут гибнуть звери. Каким бы покоем меня за это ни наградили – обмануть это что-то внутри невозможно. Может быть, оно скоро исчезнет. Но это уже другая история. Все, что в нас исчезает – даже если оно исчезает навеки, – оставляет после себя дыры, которые не зарастут никогда... Понимаешь, о чем я?
Она очень долго смотрит на свои пальцы. Над чашками с кофе больше не поднимается пар. Все вокруг замирает.
– То есть, ты никогда не вернешься? Я качаю головой.
– В Город не возвращаются. Никогда. Даже если я снова приду к Стене, Ворота уже не откроются.
– И тебе не больно?
– Больнее всего потерять тебя. Но я люблю тебя, и это – самое важное. Я не хотел бы приручатьтебя и уродовать то, что ты для меня значишь. Уж лучше потерять тебя так, чтобы ты навсегда оставалась во мне. Но только не наоборот...
По комнате вновь растекается тишина. Только угли в печке трещат будто бы резче обычного. На стене рядом с печкой висят мои пальто, шарф и шапка. Все это я получил от Города. Простые, скромные вещи, но в каждой – чье-то тепло.
– Сначала я думал помочь тени бежать, а самому остаться, – продолжаю я. – Но потом понял: тогда меня выселят в Лес, и мы с тобой больше не увидимся. Ты ведь не сможешь в Лесу. Там живут только те, кто не смог до конца убить свою тень, кто заблудился в своих полумертвых воспоминаниях. Я останусь с искореженным «я» – а ты у себя так и не появишься. Ты будешь нужна мне – но никогда не ответишь мне тем же.
Она качает головой.
– Да, – тихо говорит она. – Я не знаю, кто я. А мама знала, кто она. За это ее и прогнали в Лес. Я совсем не помню себя – но хорошо помню, как прогоняли ее. И сейчас еще думаю... Если бы я вдруг поняла, кто я такая, я смогла бы жить с мамой в Лесу. И ты был бы мне нужен так же, как я тебе.
Я не верю своим ушам.
– Ты готова жить в Лесу, лишь бы понять, кто ты на самом деле?
Она смотрит на свои пальцы еще немного – и расцепляет руки.
– «Тому, кто помнит себя, терять больше нечего». Я помню, так мама говорила. Это правда?
– Не знаю, – отвечаю я. – Но твоя мать в это верила. Веришь ли ты – вот вопрос.
– Наверное, я могла бы в это поверить. Она глядит мне прямо в глаза.
– Поверить? – поражаюсь я. – Ты умеешь верить!
