Есть и другие плюсы. Скорость, с которой совершается утренняя пробежка (примерно 10 км/ч) идеально подходит для того, чтобы любоваться пейзажем и осматривать достопримечательности. Потому что, с одной стороны, успеваешь заметить то, чего не видно, когда едешь на машине, а с другой — все-таки нет того переизбытка информации, который захлестывает тебя во время пеших прогулок. Если что-то вдруг привлекло ваше внимание — всегда можно остановиться и посмотреть. Если вдруг за вами увязался кот — можно остановиться и поиграть с ним. Единственный отрицательный момент — то, что всегда есть вероятность сбиться с маршрута. И это действительно минус. Впрочем, если бегаешь по совершенно незнакомым местам, было бы странно не заблудиться.
Однажды, во время утренней пробежки в каком-то финском городе, именно это и произошло — я заблудился. Когда я выходил из гостиницы, светило солнце, но очень скоро небо затянуло облаками, подул довольно сильный ветер и резко похолодало. Вокруг — ни души. Я совершенно не представлял, где я нахожусь. И если бы не добрые северные олени (олень и олененок), которые, к счастью, попались мне навстречу, я вполне мог бы замерзнуть там насмерть… Снова шучу. Но насчет холода — это серьезно. Холод был нешуточный.
В другой раз я потерялся на улицах старого, похожего на лабиринт городка в Центральной Италии. Я забыл, где находится моя гостиница. К тому моменту я отбегал уже целый час. Как всегда после пробежки, настроение у меня было приподнятое. Я уже предвкушал возвращение в номер и прохладный душ, но… я даже не мог вспомнить названия гостиницы. Ужасно. Вариант спросить дорогу у прохожих отпадал. Отчаявшись, я побежал куда глаза глядят и бегал так довольно долго, пока наконец не произошло чудо — совершенно случайно пробегая мимо своей гостиницы, я ее узнал. А если бы чуда не произошло? Что бы со мной сейчас было?
А когда я бегал по улицам где-то в Греции, меня то и дело останавливали и предлагали мне передохнуть или даже выпить стаканчик узо
[75]
. Я, разумеется, вежливо отказывался (после узо-то уже никуда не побежишь).
И нет ничего прекрасней того пейзажа, который неспешно открывается тебе, пока ты, в гармонии с собой и миром, бежишь и бежишь вперед по дороге, отбивая ногами ритм. Бежишь и бежишь.
Прощание
В одном из произведений Раймонда Чандлера
[76]
цитируется известная французская поговорка: «Проститься — это немножко умереть». Мне ужасно хочется, хотя бы раз в жизни, в критический момент прощания произнести эту безусловно верную фразу. Но то ли я стесняюсь, то ли еще по какой причине, но в трезвом виде у меня не поворачивается язык такое сказать. А в нетрезвом я попросту не могу ее выговорить. В общем, ничего тут не поделаешь. Не судьба.
И хотя я не собираюсь оспаривать высказывание чандлеровского героя или, еще круче, народную французскую мудрость, но все-таки выскажу свое мнение: сказав друг другу напоследок те или иные слова прощания, люди еще не умирают. Момент «крошечной смерти» наступает тогда, когда мы, где-то глубоко внутри, начинаем осознавать, что прощание уже свершилось. И мы чувствуем, как произнесенное нами «прощай» и следующее за ним расставание вдруг наваливаются на нас невыносимой тяжестью. Однако, чтобы прочувствовать это в полной мере, необходимо время, временной промежуток, который позволит нам оглянуться вокруг, увидеть мир заново.
Жизнь не раз вынуждала меня прощаться с близкими и дорогими мне людьми. Но что-то не припоминаю ни одного случая, когда бы это получилось у меня красиво. Ну не умею я этого делать. Как правило, после того как все уже позади, я еще долго мучаюсь мыслью о том, что ведь должны же существовать какие-то более честные, искренние, правильные слова. Остается чувство горечи. Оно не настолько сильно, чтобы заставить меня изменить образ жизни, но его вполне хватает, чтобы в который раз заставить меня задуматься о том, какой же я, в сущности, никчемный человек. Мы, люди, редко умираем в одночасье, смерть в виде разных переживаний накапливается в нас постепенно.
Давайте я расскажу вам об одном красивом прощании.
В последнюю новогоднюю ночь двадцатого века закат на северном побережье острова Кауай
[77]
был великолепен. Прежде чем окончательно скрыться из виду, ярко-оранжевый сгусток огня задержался, завис на несколько мгновений над краем горы и окрасил гряды облаков и поверхность моря в такой же сочный оранжевый цвет. Наслаждаясь видом заходящего солнца, я без особой цели ехал на машине вдоль моря. По радио передавали известную композицию Брайана Уилсона
[78]
«Caroline, No»
[79]
. Я неожиданно растрогался настолько, что у меня даже дыхание перехватило. Я не то что подпеть, звука не мог из себя выдавить. До этого момента я как-то даже не вникал в то, что век двадцатый уходит. Уходит навсегда. Для меня это было не более чем календарной проблемой. Но, услышав эту песню, я вдруг осознал, что это слова прощания. Оставляя гигантский сгусток времени позади, я прощался с ним. Или он со мной. Это чувство росло во мне, от него никуда было не деться.
Первый раз я услышал песню «Caroline, No», когда мне было шестнадцать. Честно говоря, тогда я мало что смыслил в музыке и не сумел по достоинству оценить эту композицию. Но теперь-то я отлично все понимаю. На все сто. «Вот так он уходит, мой двадцатый век», — подумал я. Нет, не подумал. Почувствовал. Понятно, что в этом переживании не было ничего особенного, просто оно было очень личным. Моим.
На фоне восхитительного заката и отличной музыки мне — лично мне — удалось красиво попрощаться с покидающим меня двадцатым веком. Ну что ж, изредка случается в нашей жизни и такое.
Послесловие
Собранные здесь пятьдесят коротких текстов на протяжении года еженедельно публиковались в журнале «Ан-ан». Кажется, этот журнал читают в основном молодые женщины в возрасте около двадцати. Но я как не представлял, так до сих пор и не представляю себе, какого рода литература их интересует, да и, вообще, интересует ли их литература (к сожалению, в моем ближайшем окружении нет никого, кто принадлежал бы к этой возрастной категории). В общем, я решил не тратить зря время на пустые раздумья и писать, что хочу и как хочу, — главное, чтобы мне самому было интересно.
Единственным ограничением, которое я себе поставил в связи с предполагаемой молодостью предполагаемого читателя, было не писать так, будто то, о чем я пишу, — вещи всем известные и не нуждаются ни в каких объяснениях. И еще я решил ни в коем случае не навязывать читателям свое мнение о том, что правильно, а что — нет. Ведь то, что хорошо одному, может оказаться отнюдь не таким хорошим для другого. И то, что в какой-то момент правильно, уже в следующий момент может оказаться неправильным.
