Но со временем память об этом ужасе истончилась, стерлась, и я помирился с короккэ. Правда, не настолько, чтобы снова начать их готовить и замораживать (стоит мне только подумать, что морозилка может опять сломаться, и у меня начинает болеть сердце), но, по крайней мере, теперь я иногда захожу в мясную лавку и покупаю там парочку свежепожаренных котлеток. Потом отправляюсь в булочную за свежим хлебом и, купив хлеб, иду в парк. Я зажимаю короккэ между двумя ломтями хлеба и, недолго думая, принимаюсь за этот нехитрый сэндвич. В мире есть множество первоклассных ресторанов, но разве что-то может сравниться с той радостью, которую испытываешь ясным осенним полднем, сидя на скамейке в парке и беззастенчиво поедая сэндвич с обжигающим губы короккэ. Это ни с чем не сравнимо (я иронизирую).
Да. Пожалуй, в этой книжке все-таки слишком много разговоров о еде…
Научить не могу
Вы знаете, что одно время Сосэки Нацумэ
[40]
работал школьным учителем? Главный герой его повести «Мальчуган» преподавал математику, а сам Сосэки преподавал английский язык. Стажировался он в Англии, что в его время было редкостью, и потому отличался от прочих преподавателей прекрасным произношением. Все ученики Сосэки искренне им восхищались. Он оказался талантливым учителем и педагогом-энтузиастом. У него был собственный взгляд на образование, который не очень соответствовал установившимся в этой области нормам. Да, он был строгим учителем, но ученики — подавляющее большинство — обожали его. Однако сам Сосэки считал, что преподаватель из него никудышный. В конце концов он оставил место профессора в Токийском университете и целиком отдался писательству. И это понятно. Я тоже думаю, что, чем каждый день ходить на службу и преподавать, гораздо приятней сидеть дома и заниматься любимым делом — писать романы и повести.
Став писателем, Сосэки узнал не понаслышке, что такое слава и успех (не зря же его считают одним из основоположников современной японской литературы). Но его жизнь омрачала болезнь, из-за которой последние годы он провел дома, лежа в постели. У него ужасно болел желудок (Сосэки явно принадлежал к тому типу людей, у которых всегда проблемы с желудком). Между прочим, когда один из его учеников Миэкити Судзуки пришел проведать учителя, он застал его на веранде, сидящим на корточках в окружении чумазых окрестных ребятишек, которых набилось туда, ни много ни мало, двенадцать или тринадцать человек. Сосэки занимался с детьми английским. При этом, судя по гримасе на лице, боль не отпускала его ни на минуту, но он ласково и терпеливо продолжал свои объяснения. Когда ребята ушли, Миэкити спросил: «Откуда взялись эти дети?» «Даже не знаю, — ответил Сосэки, — пришли ко мне, говорят, „научи нас английскому“. Я им сказал, что я человек занятой, так что позанимаюсь с ними только сегодня, в порядке исключения. Еще я у них спросил, кто их ко мне послал, а они сказали, что никто. Они, мол, сами подумали и решили, что раз я такой знаменитый, то наверняка должен знать английский».
Так ее и вижу, эту замечательную картину: пересиливающий боль Сосэки говорит чумазым ребятишкам: «Дети, только совсем чуть-чуть. У дяди много дел» — и начинает объяснять им азы английского языка. Об этом славном эпизоде я узнал из книжки Коки Кавасимы «Учитель английского Нацумэ Сосэки», которая вышла в издательстве «Синтё». Хоть Сосэки и считал, что преподаватель из него никудышный, но само ремесло преподавателя, очевидно, не вызывало у него неприязни.
Конечно, это не повод для хвастовства, но вот я, например, не имею ни малейшей склонности к учительству. Сам я — легкообучаемый и новые вещи усваиваю довольно быстро, однако разжевывать их потом для других — свыше моих сил. «Да ты просто эгоист!» — говорит мне жена. Но я не эгоист, а действительно не умею и не люблю преподавать. Когда я кому-то что-то объясняю, я сразу начинаю заводиться и забываю о том, что проблема-то, собственно, во мне. «Неужели так трудно понять элементарные вещи?!» — ругаюсь я мысленно. Мои человеческие возможности ограниченны, и я в принципе не могу стать хорошим учителем.
Как-то раз одного известного бейсболиста спросили, в чем заключается секрет удачной бейсбольной подачи. Он на полном серьезе ответил, что самое главное — ударить по мячу со всей силы. Нельзя сказать, чтобы я его не понимал. Некий смысл в ответе как бы присутствовал. А бейсболист этот впоследствии стал тренером.
И ведь в нашем мире действительно много никудышных преподавателей.
Эх, не везет!
Бывают такие дни, когда мелкие, но очень приятные события идут косяком.
В тот день, когда мы взяли в Стокгольме автомобиль напрокат, нам тоже везло. Во-первых, нашу машину подогнали прямо к отелю. Во-вторых, это был новехонький, сияющий «Сааб 9–3», а не какой-нибудь старый «опель-астра». Стоял май. Синее скандинавское небо плыло высоко над головой. У нас спонтанно родился план. Мы решили махнуть по скоростной трассе на юг. По дороге заехать в какую-нибудь деревеньку и остановиться в тамошней симпатичной гостинице на несколько дней. Потом на пароме, вместе с автомобилем, переправиться в Данию. (Сейчас-то можно доехать по мосту, но в те времена в Данию еще ходил паром, с элегантной неспешностью курсирующий туда-обратно.) Такой вот замечательный план. Свобода! Все свои дела в Стокгольме мы уже закончили и, пребывая в отличном настроении, предвкушали приятное путешествие.
Рано утром мы выписались из отеля и сели в машину. Мотор взревел, а уже через несколько минут городские улицы остались позади — мы выехали на скоростную трассу. Рычаг ручной коробки передач плавно следовал движению кисти, — как будто режешь масло теплым ножом. И если бы меня попросили выбрать, ну, пусть не самое-самое счастливое утро в моей жизни, а, скажем, первую дюжину таковых, то это утро наверняка оказалось бы в списке.
В пути мы сделали остановку и перекусили — рыбой и салатом — в ресторанчике на берегу живописного озера. Потом продолжили свой путь на юг. За окном, радуя глаз, мелькала свежая весенняя зелень; мотор «сааба» приятно урчал в такт льющимся из стереосистемы звукам «Серенады с почтовым рожком»
[41]
. День был прекрасен. И посреди этого великолепия моя спутница задала мне — словно извлекая со дна холщового мешка (под названием «грубая реальность») грязные носки двухнедельной давности, в которых была сыграна не одна теннисная партия, — кошмарный вопрос.
— А паспорт, обратный билет и дорожные чеки ты взял?
— …
Паспорт, обратный билет и дорожные чеки!
Наши документы — кстати, в специальном холщовом мешочке для ценных вещей — я сдал на хранение в гостиничный сейф. И конечно же, забыл их забрать.
Я посмотрел на прибор: судя по его показаниям, мы находились уже на 250 километров южнее Стокгольма. 250 километров — это примерно как от Токио до Хаманако
[42]
. Далековато. А на часах уже почти три часа дня. Глубоко вздохнув, я съехал на обочину и остановил машину. И тут же, словно он только этого и ждал, начался дождь.
