— Эй, Хэнсон, поздравляю с пончином! — (Прошу заметить, это каламбур, а не опечатка.)
— Спасибо, хозяин, кажется, вышло неплохо.
Вот так на свете появились первые пончики с дыркой. Я допускаю, что в таком изложении история выглядит весьма сомнительной, и морально готов к репликам типа: «Ты нам тут не заливай». Но оставьте ваши сомнения — я прочитал об этом в одной солидной книжке, вполне заслуживающей доверия.
Свежеиспеченный пончик, с его цветом-ароматом, с приятной для зуба упругостью — квинтэссенция всего того, что придает людям силу и смелость. Давайте же прямо сейчас съедим пончик и почувствуем себя хорошо. А диету можно отложить до завтра. Разве не так?
Эстампы
У Клода Дебюсси есть фортепианный цикл под названием «Эстампы». Он состоит из трех частей: «Пагоды», «Сады под дождем» и «Вечер в Гренаде», каждая из которых — в импрессионистической манере — подробно живописует иноземные ландшафты. Это прекрасное произведение, и если представится возможность, обязательно его послушайте.
Будучи старшеклассником, я без конца слушал «Эстампы», записанные на пластинку, в исполнении Святослава Рихтера. Слушал снова, и снова, и снова. Так что в конце концов окончательно заездил пластинку, но зато запомнил цикл наизусть. Рихтер — пианист-призрак времен холодной войны — жил в Советском Союзе и на Западе практически не выступал. В первый раз он попал туда в 1960 году или что-то вроде того. Концерт, данный им в Италии, был целиком записан на пластинку. В том числе и мои любимые «Эстампы». Впрочем, все остальные вещи он тоже исполнил потрясающе.
В его манере исполнения, жесткой, но в то же время очень чувственной, присутствует потаенная тяжеловесная страсть. Такая, от которой даже становится жутко. В общем, эта манера не совсем подходит для произведений Дебюсси, но лично мне «Эстампы» больше всего нравятся именно в исполнении Рихтера.
Кстати, так как запись концертная, под конец слышны аплодисменты публики. Эти аплодисменты сами по себе произведение искусства. Сразу понятно, что имеешь дело с итальянцами: отзвук последней ноты еще едва уловимо витает над залом, он медленно тает и вот-вот исчезнет, и тут — великолепным откликом, достойным оперной арии, — воздух взрывают бешеные овации. Они — яркое свидетельство того, как глубоко и тонко почувствовала публика гениальность исполнителя. Это то, что можно назвать настоящими, образцовыми аплодисментами. Для меня они были неотделимы от «Эстампов», и моя память сохранила их наравне с музыкой.
И вот представьте, как-то раз наш класс повели на концерт одной известной японской пианистки. В программу, между прочим, входили и «Эстампы» Дебюсси. Прямо скажем, ее исполнение очаровывало не так, как рихтеровское, но была в нем своего рода элегантная прелесть. И вот, когда пианистка закончила играть, я, конечно же, зааплодировал. А так как я с головой был погружен в музыку, то — о ужас! — мои аплодисменты раздались именно в тот момент, в который они раздаются на пластинке с записью итальянских гастролей Рихтера. То есть тогда, когда «отзвук последней ноты еще едва уловимо витает над залом, медленно тает и вот-вот исчезнет». К тому же аплодировал я образцово, как в итальянской опере. И здорово опозорился. Это ведь не Италия, а Япония, так что, кроме меня, не нашлось ни одного человека, которому бы пришло в голову начать аплодировать именно в этот момент. Я чуть сквозь землю со стыда не провалился.
«Эстампы» в исполнении Рихтера я, бывает, слушаю и теперь и каждый раз, когда слышу аплодисменты в конце записи, вспоминаю тот ужасный случай и сгораю от стыда. В жизни есть множество восхитительных моментов, но и постыдных ничуть не меньше. И хорошо, что так. Ведь если бы наша жизнь была сплошным восхищением, мы бы очень быстро от нее устали. Правда-правда.
Куча проблем
Незадолго до того, как мне исполнилось тридцать, я внезапно решил: «Напишу-ка я роман». И написал. И за этот роман мне присудили премию. Так что ученических, ранних произведений у меня вроде как и нет. С самого начала я производил законченный «литературный продукт». По молодости это казалось закономерным и не напрягало, но теперь я думаю, что был в те времена излишне самоуверенным и наглым.
Когда из издательства сообщили о премии, я поехал в Отаву
[28]
на встречу с ответственным редактором. После встречи с ответственным пошел на прием к главному. Тот сказал: «С романом куча проблем. Но старайся, пиши еще». С таким видом, будто сплюнул какую-то дрянь, попавшую в рот. А я подумал: «Вот сволочь, будь он трижды главным из главных, кто ему дал право так со мной разговаривать?» В подобных ситуациях всегда появляются такие мысли.
Дело в том, что роман «Слушай песню ветра» стал причиной внутрииздательского скандала. Многие считали, что «эту бесконечную болтовню вообще нельзя назвать литературой». Возможно, правда была на их стороне. Но я считал, что если они все-таки — пусть неохотно — решили дать мне премию, можно было бы постараться и создать хотя бы видимость добросердечного отношения. Это ведь не очень трудно, правда?
Говорят, время лечит. Теперь, сидя в садовом кресле и провожая закат, я начинаю понимать, что со мной самим и моими романами всегда была куча проблем (да и сейчас они никуда не делись). Думаю, что когда человек с кучей проблем пишет романы с кучей проблем, то глупо удивляться, что на него показывают пальцем. Эта мысль меня успокаивает. Когда на меня и мои опусы в очередной раз кто-то набрасывается с разгромной критикой, я с полным правом могу сказать: «Вы уж извините, но у меня всегда была куча проблем». Понимаю, что сравнение никуда не годится, но тайфун или землетрясения тоже здорово осложняют жизнь. И никто их не критикует. Да и что можно сказать, кроме как: «Ничего не поделаешь, тайфун — это тайфун»? Вот так и со мной. Ничего не поделать.
Пару дней назад мне пришло письмо из Германии, из редакции одной газеты. Незадолго до этого на немецком телевидении в популярной литературной передаче обсуждался перевод романа «К югу от границы, на запад от солнца»
[29]
. Известная женщина-критик Зигрид Лёфлер
[30]
высказалась следующим образом: «Такого рода вещи вообще не должны обсуждаться в этой программе. Это не литература, а фастфуд». В ответ восьмидесятилетний председатель, ведущий программы
[31]
, принялся горячо защищать роман (а заодно и меня). В результате фрау Лёфлер окончательно вышла из себя и со словами «чтоб я еще когда-нибудь приняла участие в этой отвратительной программе» покинула место постоянного комментатора, которое занимала в течение двенадцати лет. В письме из газеты спрашивали, что я по этому поводу думаю. А по мне, так это просто лишний повод еще раз предостеречь всех и каждого: проблем со мной — куча, и ничего тут не поделаешь.
