— Время нужно, — сказал я. — Нужно время, чтобы подумать, разобраться, решить. Жалко, конечно, но сейчас я ничего другого сказать не могу.
— Но ты же всей душой меня любишь и терять меня опять не хочешь?
— Конечно не хочу.
Мидори отстранилась от меня, улыбнулась и посмотрела мне в лицо.
— Хорошо, я подожду. Я тебе верю, — сказала она. — Но когда будешь брать меня, бери меня одну. И когда меня обнимаешь, думай, пожалуйста, обо мне одной. Понимаешь, что я хочу сказать?
— Понимаю.
— И еще, можешь со мной делать, что только захочешь, только не заставляй меня страдать. Слишком много я в жизни страданий натерпелась и больше страдать не хочу. Хочу счастливой быть.
Я привлек ее к себе и поцеловал в губы.
— Брось ты этот зонт, обними меня двумя руками покрепче, — сказала Мидори.
— Мы же промокнем без зонта.
— Ну и ладно. Подумаешь, промокнем. Не хочу сейчас ни о чем думать, хочу просто обниматься. Я два месяца терпела.
Я положил зонт возле ног и под дождем стиснул Мидори в объятиях, что было сил. Лишь тяжелый гул колес автомобилей, несущихся по скоростной автостраде, окружал нас, точно туман.
— Может, куда-нибудь, где крыша есть, пойдем? — сказал я.
— Поехали к нам домой. Там сейчас нет никого. А то мы так простудимся.
— Ну да.
— Мы прямо будто реку переплыли, — сказала она, смеясь. — Ух, здорово!
Мы купили в универмаге полотенце побольше и по очереди сходили в уборную просушить голову. Затем мы поехали к ней домой на метро с пересадками.
Мидори тут же отправила меня первого в душ, потом приняла душ сама. Потом одолжила мне банный халат, пока сушилась моя одежда, а сама переоделась в водолазку и юбку. Мы сели на кухне за стол и стали пить кофе.
— Расскажи что-нибудь, — сказала Мидори.
— Что рассказать?
— Ну... А что ты не любишь?
— Курятину не люблю, венерические болезни, еще болтливых парикмахеров.
— А еще?
— Одинокие ночи в апреле и салфетки с кружевами, которые кладут на телефонные аппараты.
— А еще?
Я покачал головой.
— Больше ничего такого на ум не приходит.
— А мой парень — то есть бывший мой парень, он много чего не любил. Не любил, когда я очень короткую юбку надевала или когда курила, что я пьянею быстро, когда пью, что его друзьям неприличные анекдоты рассказываю... Так что если тебе во мне что-то не нравится, ты говори, не стесняйся. А я буду пытаться исправиться.
— Да ничего такого особенного нет, — сказал я, на мгновение задумавшись, и покачал головой. — Совсем ничего.
— Честно?
— Все, во что ты одеваешься, мне нравится, все, что ты делаешь, что ты говоришь, как ты ходишь, как себя пьяная ведешь, все нравится.
— Честно, такая, как есть, нравлюсь?
— Опять же, если ты изменишься, откуда я знаю, что мне больше понравится, так что лучше будь такая, какая есть.
— Как сильно ты меня любишь?
— Так люблю, что все тигры во всех джунглях мира растают и превратятся в сливочное масло, — сказал я.
— Ого! — сказала Мидори, точно удовлетворившись до какой-то степени. — Обнимешь меня еще разок?
Мы с Мидори крепко обнялись на кровати в ее комнате. Слушая, как падают капли дождя, мы целовали губы друг друга, забравшись под одеяло, и разговаривали обо всем подряд, начиная от устройства Вселенной и заканчивая обозначениями степени готовности вареных яиц.
— А что делают муравьи, когда идет дождь? — спросила Мидори.
— Не знаю, — сказал я. — Может быть, делают в муравейнике уборку и разбирают запасы? Муравьи ведь любят работать.
— А почему муравьи так любят работать, а не эволюционируют и до сих пор остались муравьями?
— Не знаю. Может, конструкция тела к эволюционированию не приспособлена потому что? По сравнению с обезьяной, например.
— Вот не думала, что ты тоже так много чего не знаешь, — сказала Мидори. — Я думала, что Ватанабэ почти все в мире знает.
— Мир ведь большой, — сказал я.
— Горы высокие, моря глубокие, — сказала Мидори. Она просунула руку под полу халата и взяла меня за гениталии. Потом вздохнула.
— Ватанабэ, мне очень жаль, но ничего и правда не выйдет, шутки в сторону. Такой огромный...
— Все шутите, — сказал я, вздыхая.
— Шутим, — захихикала Мидори. — Не бойся, твой-то войдет как-нибудь. Можно посмотреть?
— Как хочешь, — сказал я.
Мидори сунула голову под одеяло и некоторое время ощупывала мой член. Она пробовала оттянуть мою крайнюю плоть, взвешивала в руке мою мошонку. Потом высунула голову из-под одеяла и глубоко вздохнула..
— Скажу без лести, он у тебя такой классный, мне очень нравится.
— Спасибо, — откровенно сказал я.
— Но ты со мной не хочешь? Пока со всем точно не определишься.
— Как не хотеть? — сказал я. — Так хочу, что чокнусь скоро. Но не могу.
— Упрямый ты. А я бы так не стала. Я бы потом уже подумала.
— Честно, что ли?
— Вру, — тихим голосом сказала Мидори. — Я бы тоже терпела. Я бы тоже на твоем месте так делала. Я за это тебя и люблю. Честно-честно люблю.
— Как сильно? — спросил я, но Мидори не ответила. Вместо ответа она прижалась ко мне, приложила губы к соску моей груди и стала двигать руку, которой держала мой член. Ощущение, которое я испытал тогда, сильно отличалось от движений руки Наоко. Обе они делали это нежно и умело, но была какая-то разница, и чувствовалось, что я переживаю нечто совершенно иное.
— Про другую, небось, сейчас думаешь?
— Нет, — соврал я.
— Честно?
— Честно.
— Не люблю, когда в такие моменты про другую думают.
— Я не думаю, — сказал я.
— Хочешь мою грудь потрогать или там? — спросила Мидори.
— Хочу, но лучше пока не стоит, мне кажется. Если за раз все перепробовать, ощущения слишком сильные.
Мидори кивнула, сняла с себя трусики, повозившись под одеялом, и приложила их к концу моего члена.
— Можешь сюда кончить.
— Испачкаются же.
— Не говори ерунды, а то аж слезы наворачиваются, — плаксиво сказала Мидори. — Постираю, и все. Не упирайся, кончай, сколько влезет. Если так переживаешь, купишь потом новые да подаришь. Или тебе мои трусики так не нравятся, что ты в них кончить не можешь?
