– А может, тоже метафоры? – предположил я.
– Все может быть. Хотя что это за метафоры, когда с неба ставрида падает, селедки, пиявки?
Я замолчал, долго пытаясь придать словесную форму тому, чего нельзя выразить словами.
– Осима-сан… несколько лет назад отец мне такую вещь напророчил…
– Напророчил?
– Я еще никому этого не рассказывал. Думал, все равно никто не поверит.
Осима молчал, но его молчание подталкивало к тому, чтобы выговориться.
– Скорее это не пророчество, а проклятие. Он его много раз повторял. Будто долотом вырубал каждую букву в моем сознании.
Я сделал глубокий вдох. И еще раз убедился в том, что мне предстояло произнести. Конечно же, можно было и так обойтись, ведь это было здесь, со мной. Всегда. Однако требовалось еще раз как следует взвесить…
И я сказал:
– Когда-нибудь этой самой рукой ты убьешь своего отца и будешь жить со своей матерью.
Стоило мне сказать это, облечь в слова, как душу наполнила пустота. В этом полом пространстве гулким металлом стучало сердца. Осима, не меняясь в лице, долго смотрел на меня.
– Когда-нибудь этой самой рукой ты убьешь своего отца и будешь жить со своей матерью… Так он сказал?
Я закивал.
– Абсолютно то же самое напророчили царю Эдипу. Ты понимаешь, конечно?
Я опять кивнул:
– Но это не все. У меня же есть сестра, она на шесть лет старше. Так вот, отец говорил, что, быть может, когда-нибудь я 6уду жить с сестрой.
– Отец тебе это пророчил?
– Да. Но я тогда учился в начальной школе и до меня не, доходило, что значит слово «жить». Что он имел в виду, я через несколько лет понял.
Осима молчал.
– Отец сказал: «От судьбы не убежишь, как ни старайся». Это пророчество у меня в генах заложено, как мина замедленного действия. И тут ничего не изменить. Я убью отца и буду жить с матерью.
Молчал Осима долго. Было ощущение, что он хочет тщательно проверить каждое мое слово, найти в них то, за что можно ухватиться.
– Зачем ему это понадобилось? Все эти ужасные предсказания?
– Не знаю. Отец ничего не объяснял, – покачал я головой. – Может, хотел отомстить матери и сестре, которые его бросили. Наказать их через меня.
– При этом нанося тебе такую рану?..
Я кивнул:
– Видно, я для него – не более чем одна из скульптур. Он думал, что может делать со мной что угодно. Разбить, сломать…
– Если он действительно так считал, то это извращение какое-то, – заметил Осима.
– Там, где я рос, все было так искажено, деформировано, что прямое казалось кривым. Я давно это понял. Но деваться было некуда – ребенок все-таки.
– Я видел работы твоего отца. Несколько раз. Выдающийся скульптор. Талантливый. Оригинальный, агрессивный, ни перед кем не заискивающий, мощный. Настоящий мастер.
– Может, и так. Однако, Осима-сан, выжав из себя все, ему надо было сеять, расшвыривать вокруг накопившие отраву остатки. От него всем окружающим доставалось. Всех мазал грязью, всем вредил. Намеренно или нет – не знаю. Не исключено, что он просто не мог иначе. Может, он таким родился. Но как бы то ни было, мне кажется, что отец в этом смысле был связан с чем-то особенным. Понимаете, что я хочу сказать?
– По-моему, да. С чем-то, что лежит за гранью добра и зла. Может быть, это можно назвать источником силы.
– Значит, во мне половина этих отцовских генов. Наверное, поэтому мать меня и оставила. Я родился из этого зловещего источника. Вот она и бросила грязного урода.
Осима легонько барабанил по виску пальцем, что-то обдумывая. Затем прищурился и посмотрел на меня.
– А может такое быть, что не он твой отец, а кто-нибудь другой? В биологическом смысле, я имею в виду.
Я покачал головой:
– Несколько лет назад нас в больнице проверяли. Обоих. Сделали генетический анализ крови. Так что ошибки быть не может. Биологически мы – отец и сын. На сто процентов. Он мне справку с результатами анализа показывал.
– Все продумал.
– Отец мне объяснил, что я – его творение. Это все равно что личная подпись.
Осима снова принялся постукивать пальцем по виску.
– Но пророчество твоего отца не сбывается. Отца-то не ты убил. Ты в это время был в Такамацу. А убийство произошло в Токио, и совершил его кто-то другой. Так ведь получается?
Не говоря ни слова, я вытянул руки и посмотрел на них. Руки в ночном мраке, обагренные страшной, черной, как чернила, кровью…
– По правде сказать, я не так уж в этом уверен, – сказал я и открыл все Осиме. Рассказал, как, возвращаясь в тот вечер из библиотеки, на несколько часов потерял сознание и, очнувшись в рощице при храме, увидел на своей рубашке кровь. Как смывал ее в туалете. Как напрочь не помнил, что происходило со мной последние несколько часов. Как переночевал у Сакуры, я решил пропустить – история и без того получилась длинная. Осима изредка перебивал меня вопросами, уточнял кое-что, раскладывая все по полочкам в голове, но своего мнения не высказывал.
– Где я перепачкался в крови? Чья это была кровь? Понятия не имею. Ничего не могу вспомнить, – говорил я. – Знаете, метафора это или нет, но у меня такое ощущение, будто это я отца убил. Вот этими самыми руками. Правда, в тот день в Токио я не возвращался. Вы правильно говорите, Осима-сан. Я все время был в Такамацу. Это факт. Но ведь «ответственность начинается во сне». Не так ли?
– Йейтс, – сказал Осима.
– Может, я его как-нибудь во сне убил. Перенесся во сне и убил.
– Это ты так считаешь. Возможно, для тебя это так и есть, в некотором смысле. Но полиция – да и кто бы то ни было другой – до ответственности, которая выражается в стихотворной форме, докапываться не станет. Ни один человек не может находиться одновременно в двух местах. Это Эйнштейн научным путем доказал, и общепризнано с точки зрения закона.
– Я же не о науке и не о законах сейчас говорю.
– То, о чем ты говоришь, – всего-навсего догадки. Довольно смелая сюрреалистическая гипотеза. Прямо научно-фантастический роман.
– Разумеется, только гипотеза. Я понимаю. Никто этим глупым россказням, думаю, не поверит. Но без опровержения гипотез не может быть научного прогресса… Отец всегда так говорил. Гипотеза – это пища для ума. Он все время это повторял. А я своей гипотезе ни одного опровержения пока придумать не могу.
Осима молчал.
Я тоже не знал, что сказать.
– Вот, значит, почему ты до самого Сикоку бежал… Спасался от отцовского проклятия.
Я кивнул и показал на сложенную газету.
