Морок развеялся. Я опять слился в единое целое. По жилам снова заструилась теплая кровь. Та самая, которую уступила мне она. Ее последние капли. Еще миг – и я сделан шаг вперед и стал догонять солдат. Тропинка сделала поворот, и скрытый в котловине мирок исчез из вида. Его поглотила расщелина между снами. Теперь я целиком сосредоточился на том, как пробиться сквозь лес. Не потерять дороги. Не сбиться с пути. Это было важнее всего.
Вход был еще открыт. До сумерек оставалось еще порядочно. Я поблагодарил провожатых. Они сняли винтовки и снова устроились на большом плоском камне. Долговязый принялся жевать травинку. Солдаты дышали ровно, будто и не было марш-броска по пересеченной местности.
– Про штык не забудь, – сказал долговязый. – Всаживаешь во врага, проворачиваешь. Резко так. Кишки – в клочья. А не то с тобой так сделают. Такие уж порядки там, по ту сторону.
– Ну, не всё же так, все-таки, – заметил коренастый.
– Конечно, – согласился долговязый и кашлянул. – Я всегда только о плохом говорю.
– И еще очень трудно определить, где добро, а где зло, – подхватил коренастый.
– Но без этого нельзя, – сказал долговязый.
– Наверное, – отозвался коренастый.
– И еще. Как отойдешь, больше не оглядывайся, пока до самого места не доберешься, – предупредил долговязый.
– Это очень важно, – поддержал его коренастый.
– Там еще как-то обошлось, – сказал долговязый. – Но сейчас я серьезно: не оборачивайся, пока не дойдешь.
– Ни в коем случае, – добавил коренастый.
– Понял, – сказал я. Еще раз сказал им спасибо и попрощался: – Счастливо оставаться.
Солдаты поднялись со своего камня и, щелкнув каблуками, отдали мне честь. Наверное, мы больше никогда не увидимся. Я это знал. Знали это и они – и так прощались со мной.
Почти не помню, как я добрался до хижины Осимы. Всю дорогу, пробираясь сквозь чащу, я думал о чем-то другом, но с пути не сбился. В памяти осталась лишь смутная картина: на тропинке валяется брошенный рюкзак, я почти инстинктивно нагибаюсь и подбираю его. Потом компас, топорик, баллончик с краской. Еще помню желтые отметины, которые я ставил на деревьях. Они напоминали яйца, отложенные гигантским мотыльком.
Выйдя на полянку, где стоял домик, я посмотрел в небо. И тут до меня дошло: природа вокруг полна свежими сочными звуками. Птичьи голоса, журчание ручья, шелест листьев на ветру – сами по себе слабые и незаметные, звуки эти как бы заново, по-дружески обрушились на меня. Казалось, все это время уши были заткнуты ватой. Звуки смешивались, переплетались, однако можно было четко различить каждый. Я взглянул на часы. Они шли! На зеленом дисплее засветились цифры, отсчитывая секунду за секундой как ни в чем не бывало. Часы показывали 4:16.
Я вошел в дом и, не раздеваясь, повалился на кровать. После марш-броска через лес тело настойчиво требовало отдыха. Я устроился на спине и закрыл глаза. Пчела отдыхает на оконном стекле. Руки девушки в утреннем свете переливаются, словно вылепленные из фарфора. Ее голос: «Да это я так, к примеру».
– Смотри на картину, – говорит Саэки-сан. – Как я.
Сквозь тонкие пальцы девушки струится белоснежный песок времени. Волны тихо разбиваются о берег. Поднимаются, накатывают и отступают. Поднимаются, накатывают, отступают. Сознание уплывает, словно его засасывает в какой-то полутемный коридор.
Глава 48
– Дела… – повторил парень.
– Ничего особенного, Хосино-тян, – церемонно протянул кот. Зверь был мордастый и, как показалось Хосино, уже не молодой. – Вам тут одному не скучно? День-деньской с камнем разговоры разговаривать?
– Что это ты по-человечьи заговорил?
– Вовсе даже не по-человечьи.
– Что-то я не пойму. А как же тогда мы с тобой разговариваем? Кот и человек?
– На общем языке, который на грани миров. Только и всего.
Парень задумался и пробормотал:
– Грань миров? Общий язык?
– Не понимаешь? Ну и ладно. Долго объяснять, – сказал кот, презрительно дернув хвостом.
– Послушай, а ты, часом, не Полковник Сандерс?
– Какой еще полковник? – сердито пробурчал кот. – Не знаю такого. Я – это я и никто другой. Обыкновенный уличный кот.
– А имя у тебя есть?
– Уж что-что…
– И как же тебя зовут?
– Тунец, – сконфузился кот.
– Тунец? Из которого суси делают?
– Ну да. Я тут в одной сусичной по соседству кормлюсь. Еще там есть собака. Так ее прозвали Тэкка
[66].
– Ты вроде знаешь, как меня зовут?
– Ты же у нас знаменитость, Хосино-тян, – еле заметно улыбнулся черный кот. Хосино впервые видел улыбающегося кота. Но улыбка тут же пропала, и по кошачьей морде снова расплылось смирение и покорность судьбе.
– Кошки все знают, – продолжал кот. – И то, что Наката-сан вчера умер, и то, что у тебя здесь ценный камень лежит. Мне в округе все известно. Я уже порядочно здесь живу.
– Хм… – Хосино стало интересно. – А чего мы всё на ходу-то? Может, зайдешь, Тунец-сан?
Не слезая с перил, кот покачал головой:
– Не-е… Мне и здесь хорошо. Там у тебя как-то не очень. Погода хорошая. Давай лучше здесь поговорим.
– Да мне в общем-то все равно, – согласился парень. – Может, ты голодный? Хочешь чего-нибудь?
Кот опять покачал головой:
– Позволю себе заметить, с пропитанием у меня проблем нет. Меня больше волнует, как бы не растолстеть. В сусичной много рыбы ем, холестерин накапливается. Знаешь, как с лишним весом лазить тяжело?
– Слушай, Тунец-сан, а ты ко мне по делу или как?
– Вроде того, – ответил кот. – Чую, попал ты в переделку. Один остался, да еще с этим мудреным камнем возиться приходится.
– Да уж. Твоя правда. Ни туда ни сюда.
– Вот я и подумал, может, помогу чем.
– Спасибо. Не откажусь, – поблагодарил Хосино. – Как говорится, на тебя одна надежда.
– Все дело в камне, – сказал кот Тунец и дернулся, отгоняя навязчивую муху. – Надо его на место вернуть – и ты свое дело сделал. Можешь отправляться куда хочешь. Разве не так?
– Угу. Стоит только вход закрыть и всем разговорам конец. Как говорил Наката, раз открытое должно быть закрыто. И все.
– Вот я тебе и объясню, что делать надо.
– А ты знаешь? – спросил парень.
– А то как же. Я же тебе сказал: кошки все знают. Не то что собаки.
– И что же делать?
– Убить его, – смиренно проговорил кот.
