Для нас особенно важно, что в титуловании «великими» пронские князья находили с самого начала полную поддержку в Литве. Договоры Витовта с рязанским и пронским суверенами 1427 г., в которых оба титулуются «великими князьями», выглядят как соглашения Литвы с равными между собой партнерами, каковыми, очевидно, во всяком случае, какое-то время Рязань и Пронск считались и в Москве, и в Литве. Но, похоже, равенство «великих князей» перестало быть реальным едва ли не через год после заключения договоров.
О ситуации 1428 г., когда с Витовтом встречался один великий князь, рязанский, а пронский, похоже, числился среди просто «князей», писалось выше. В 1430 г на съезде в Вильно по случаю ожидавшейся коронации Витовта присутствовали все русские «великие князья», включая Ивана Федоровича Рязанского, но не было великого князя пронского Ивана Владимировича
[829].
Исчезновение из рязанско-литовских отношений пронских конкурентов рязанского князя надо связывать с серьезными переменами в восточной политике Литвы, произошедшими после кончины в 1430 г. Витовта
[830], в своих целях, надо думать, поощрявшего существование двух великих князей-соперников.
Около 1430 г. Иван Владимирович Пронский скончался
[831], оставив княжение старшему сыну, Федору Ивановичу с братьями. В 1434 г. в договоре Ивана Федоровича Рязанского с дядей, великим князем московским Юрием Дмитриевичем, последний обязуется «блюсти… а не обидети» вотчины рязанского «сестрича», «княженья Рязанского Переяславля и Пронска и всех волостеи… что потягло к Переяславлю и Пронску», причем рязанский и пронские князья были связаны к этому времени неким соглашением («любовь»), очевидно, позволявшим рязанскому князю считать пронский удел этого времени своей «вотчиной»
[832].
Характерно одно уточнение обстоятельств заключения этого гипотетического рязанско-пронского соглашения, зафиксированное в тексте московско-рязанского докончания 1434 г.: Иван Федорович «со князем есми с проньским и съ его братьею любовь взял». Под первым явно имеется в виду Иван Владимирович, заметим, не «великий князь», а просто «князь», но у пронского суверена не было братьев, а были три сына, унаследовавшие «стол» после смерти отца. Возможно, этот пункт московско-рязанского договора надо понимать так, что первоначально «любовь» была «взята» с Иваном Владимировичем еще при его жизни т. е. до 1430 г.
[833] и, вторично, в 1434 г. или около этой даты с тремя его сыновьями, «братьею» в статусном отношении рязанского князя Ивана Федоровича. Если все обстояло именно так, то существовали два рязанско – пронских, по определению неравноправных договора, в которых рязанский князь уже выступал не ровней пронскому, а формальным опекуном, если не распорядителем пронского удела, признававшимся таковым и Москвой. Именно наличием еще при жизни Ивана Владимировича рязанско – пронского договора объясняется, скорее всего, существование упоминаемого между 1423 и 1427 гг. совместного суда рязанских и пронских бояр по поземельным спорам
[834].
Аналогичным рязанскому образом после кончины Витовта перестали действовать и «служебные» обязательства князей новосильско – одоевского дома, установленные, как рязанские и пронские, в 1427 г.
Когда в 1439 г. орда «царя Махмута» попыталась «сесть» в Белеве, территориально принадлежавшем Новосилю, полки для изгнания татар посылались не из Литвы, а из Москвы, Василием Васильевичем
[835]. Теперь уже московский князь имел возможность действовать в регионе также свободно, как Витовт в 1422 г., преследуя татар в неподвластных ему землях. События эти, получившие у потомков название «Белевщины», надолго запомнились на Руси как знаменательная веха противостояния Орде, не только в связи с серьезными потерями, понесенными московскими полками, но и в силу неординарного характера похода за пределы государственных границ Великого княжества Московского
[836].
Та легкость, с которой Витовт «уравнял», буквально на год, Ивана Владимировича Пронского в великокняжеском достоинстве с рязанским князем, демонстрирует степень свободы действий Витовта, в этот момент ничем не скованную и подразумевавшую полную возможность распоряжаться в уделах «слуг» по своему усмотрению.
Возвращаясь к судьбе «Тулы» с рядом сопредельных земель и их «изъятию», отметим, что понять, разумеется, предположительно, характер его помогает «Список крепостей и земель, пребывающих под наяснейшим Свидригайло, великим князем Литвы, Руси и пр.». Составленный в 1432 г., два года спустя после кончины Витовта, наследовавшим ему на великом княжении литовском Свидригайло Ольгердовичем, документ известен по латинскому переводу, некогда хранившемуся в Секретном архиве Кенигсберга.
«Список» состоит из восьмидесяти названий географических объектов, среди которых есть «Tula Castrum», «Rereste», «Dorczen» и «Rethun»
[837]. Как видим, из шести перечисленных в литовско-рязанском договоре 1427 г. «изъятий» из владений великого князя Ивана Федоровича, «Тулы, Берестеи, Ретани с Паши, Дорожена, Заколотена Гордеевского», четыре, включая Тулу, названную здесь «крепостью», включены в документ наследника Витовта. Присутствие в нем «Тулы» считается безусловным доказательством территориальной принадлежности региона Литве
[838].
