Даже с началом военных действий в российских правящих кругах бытовала уверенность в дружественном расположении Австрии. В таком случае от Сербии требовалось немного; во-первых, соблюдения нейтралитета, а во-вторых, сербские власти должны были отклонить возможность «покушения со стороны Порты открыть путь войскам своим через Сербию»
[579]. Таким образом, ввиду угрозы новой войны с Турцией Россия вновь оказалась перед выбором: привлекать ли православных христиан Балканского региона к военным действиям или занять прежнюю позицию неодобрения любого несанкционированного освободительного движения «изнутри» Османской империи.
Совместное участие православных подданных Порты и русской армии в военных действиях против Турции имеет давнюю традицию. Хорошо известны военные выступления сербских и русских соединений в период Первого сербского восстания и русско-турецкой войны 1806–1812 гг. Есть все основания говорить об участии сербских и болгарских добровольцев в русско-турецкой войне 1828–1829 гг., несмотря на негативное отношение российского правительства к привлечению славянских отрядов к совместной борьбе. Аналогичные проблемы встали перед русским командованием и после начала Крымской кампании. Однако в это время взаимоотношения России и Сербского княжества были уже качественно иными. Во время русско-турецкой войны 1828–1829 гг. народное воодушевление в Сербии было связано с надеждой на получение твердых гарантий автономного управления провинции в составе Османской империи. Активная поддержка российской дипломатии на протяжении 20-х гг. XIX в., тесное взаимодействие российских посланников с сербскими депутатами создали атмосферу доверия и искренней заинтересованности обеих сторон в обретении Сербией обещанных ей привилегий. Эта совместная работа российских представителей в Константинополе и сербских правящих кругов увенчалась успехом с получением турецких ферманов 1830 и 1833 гг.
К началу Крымской войны обстановка на Балканах изменилась. Россия утратила свое преобладающее влияние в Османской империи, которое она имела после заключения Ункяр-Искелессийского договора. Изменилась и внешняя политика Сербского княжества, которое теперь все более ориентировалось на западные державы. Произошли глубокие преобразования во внутренней жизни Сербии – у руля власти встали уставобранители, покончившие с авторитарным режимом Милоша Обреновича.
Казалось бы, все эти преобразования во внутри – и внешнеполитической жизни княжества должны были изменить подход царского правительства к вопросу о привлечении сербского населения к начавшимся военным действиям. Однако этого не произошло. Николай I по-прежнему считал возможным легко вызвать восстание православного населения Турции для помощи русской армии. Еще летом 1853 г. император делился своими планами на этот счет в письме к Францу-Иосифу. «Я не могу больше удерживать в мире болгарский, греческий и другие народы, раздраженные и нетерпеливые. Возможно, если не наверное, что они все восстанут…» – писал Николай I
[580]. Результатом этого восстания станет разрушение Османской империи «без какого-либо содействия нашего оружия». Для России в таком случае не остается ничего другого, как признать независимость каждого нового государства, которая будет завоевана самостоятельно. Таким образом, российское руководство как бы снимало с себя многолетнее бремя по удерживанию православного населения Турции «в мире и спокойствии», и одно это устранение от постоянного надзора над славянскими провинциями Османской империи должно было бы привести к созданию небольших самостоятельных национальных государств. Все это могло бы совершиться безо всякого участия России, которой нужно было лишь «устраниться».
Еще более откровенным выглядит письмо К. В. Нессельроде русскому посланнику в Англии Ф. И. Бруннову, также написанное летом 1853 г. Российский канцлер, все долгие годы службы выступавший против любых освободительных движений, делает неожиданное заявление. «Есть факт, – пишет он, – которого не устранят никакие предосторожности, никакие недоверия дипломатии. Этот факт – сочувствие и общность интересов, связующих наше пятидесятимиллионное православное население с двенадцатью и более миллионами, составляющими большинство подданных султана. От нас, вероятно, не потребуют, чтобы мы отказались от этого влияния… Впрочем, если бы даже мы и согласились на подобное требование, то на деле исполнить его оказалось бы не в нашей власти»
[581]. Эти признания, зазвучавшие в минуту опасности для России, многое приоткрывают в истинном отношении державы-покровительницы к православным христианам Османской империи.
Ту же мысль высказывал главнокомандующий армией фельдмаршал И. Ф. Паскевич в подготовленной для императора записке: «У нас есть… более страшное для Турецкой империи оружие… это влияние наше на христианские племена. Меру сию нельзя, мне кажется, смешивать с средствами революционными: мы не возмущаем подданных против своего государя; но если христиане, подданные султана, захотят свергнуть с себя иго мусульман, когда мы с ними в войне, то нельзя без несправедливости отказать им в помощи»
[582]. Это высказывание, безусловно, отличается от приведенных выше фраз. В нем отчетливо звучит момент отстранения России от возможных революционных выступлений на Балканах. К этому же плану пришел и Нессельроде, в докладе Николаю I: «…Мне кажется, – писал он, – что наше положение стало бы лучше, если бы восстание [христиан] было самопроизвольным и было бы вызвано ходом военных событий, но не было бы провоцировано или возбуждено нами, в особенности в то время, когда наша удаленность и недостаточность наших средств не позволили бы нам оказать им существенную помощь»
[583]. По первоначальному замыслу вся эта операция должна была предстать как помощь восставшим славянам; действительное же положение дел существенно отличалось от строившихся планов. Паскевич первым отказался от мысли о восстании и в дальнейшем уклонялся от высказывания каких-либо суждений, касавшихся возможной поддержки православного населения Турции русской армией. Однако ему пришлось столкнуться с нежеланием российского императора трезво оценить сложившуюся на Балканах обстановку.
План Николая I заключался в том, чтобы, не возбуждая специально православных подданных Порты к восстанию, «воспользоваться» им, если оно произойдет. С этой целью на Балканы были отправлены русские агенты
[584]. Против их присылки открыто возражал императору российский посланник в Вене Мейендорф. По его мнению, эта акция могла быть расценена в Турции и Австрии как прямое вмешательство российских властей во внутренние дела Османской империи. Рост недружественных настроений Вены был отчетливо виден русскому посланнику в австрийской столице: Габсбургская монархия по-прежнему оставалась основной противницей России, когда дело касалось славянского населения Турции. Мейендорф в Вене не прекращал попыток доказать, что Николай I не стремится поднять славян Османской империи. Австрийские власти имели основания не доверять словам посланника, ибо вспоминали высказывания императора о том, что он не позволит вернуть христиан под османское иго, если они восстанут и присоединятся к воюющей России
[585].
