2. Деятельность российских консулов в Сербии накануне Крымской войны. Планы российского правительства по привлечению сербов к военным действиям
40-е годы XIX в. завершились рядом европейских революций, в которые частично были вовлечены и славянские народы Османской империи. Начало 50-х гг. Европа встретила с грузом нерешенных международных проблем, что не замедлило проявить себя. Одной из них был спор о Святых местах. Уже в отчете российского МИД за 1850 г. Нессельроде указывал на то, что «Святые места на Востоке сделались предметом усиленных притязаний латинских держав». Причем «исходною точкою… и главным руководителем» политических процессов, ведших к международной нестабильности, выступила Франция. В 1850 г. в Париже была издана брошюра о Святых местах, ее автор Боре стремился доказать, что «изгнание из Палестины греков… есть дело священной необходимости для Франции, которая в этом новом Крестовом походе обязана стать во главе католиче ских народов»
[529].
Осуждая Францию, Нессельроде не снимает некоторой вины с России, которая, по его мнению, заключалась в пассивности православных священнослужителей Иерусалима, пренебрегавших, в отличие от их католических коллег, просвещением и образованием паствы, а также привлечением молодежи. Контуры будущего международного конфликта уже вполне отчетливо просматриваются в этих первых взаимных обвинениях на религиозной почве. Однако это было лишь верхушкой айсберга; главная причина противоречий лежала во внешнеполитической сфере, где по-прежнему проблема Ближнего Востока и европейской Турции занимала первостепенное место. Здесь интересы России сталкивались прежде всего с английскими. И хотя, по словам американского исследователя Голдфрэнка, русские и англичане научились к этому времени «терпеть» друг друга в Османской империи, а их посланники Стрэтфорд-Каннинг и Владимир Павлович Титов прекрасно уживались в Константинополе, напряженности в отношениях двух держав это не снимало
[530]. Общий баланс сил европейских держав после 1848 г., по мнению того же автора, оставался прежним, с той лишь разницей, что влияние Франции в Европе возросло
[531]. Главными соперниками оставались Россия и Великобритания, и этот факт лишь усугублялся тем, что Россия, наряду с Австрией, принадлежала к «контрреволюционному» крылу концерта держав, тогда как Англия, поддерживаемая в данной ситуации Францией, служила олицетворением либеральных преобразований.
Именно дух «либерализма» и «пагубные начала Запада», по убеждению российских политиков, составляли главную опасность для мирного развития событий на Балканах вообще и в Сербском княжестве в частности. Россия требовала высылки из Сербии всех иностранных эмиссаров, большую часть из которых составляли поляки. Они оказывали значительное влияние на сербское правительство в лице попечителя внутренних дел И. Гарашанина, который, в свою очередь, был безусловным авторитетом для князя Александра Карагеоргиевича. Хотя в России признавали, что князь, «оказывая потворство направлению Гарашанина и иностранных агентов, поступает более по слабости, нежели по убеждению», нельзя было отрицать прозападной ориентации сербского правительства в целом
[532].
Деятельность польских эмигрантов «во всех землях, обитаемых жителями славянского происхождения», вызывала серьезные опасения российских властей, ибо сулила данному региону политическую нестабильность и рост антирусских настроений. Уступая требованиям российского правительства, сербское руководство решило выдворить «революционных агентов» из княжества. Был составлен список иностранцев, подлежащих высылке из Сербии. Он насчитывал 28 человек, среди которых было 9 венгров, 6 итальянцев и 13 поляков
[533]. Эмигранты пользовались в Сербии покровительством французского и английского консульств и имели иностранные паспорта, дававшие им возможность проживать на территории княжества. Возражая против подобного дипломатического прикрытия «агентов революционной пропаганды», российский консул имел частые объяснения со своими западными коллегами, настаивая на выдворении из Сербии их подопечных. Прежде всего эти обращения направлялись французскому представителю в Белграде. Безусловно, опасения российского правительства имели под собой реальные основания. Правда, в среде крестьянства и простого трудового народа пропаганда польской эмиграции не распространялась. «К счастью, подобные замыслы не могут иметь отголоска в массах народа, к которому теории Западной Европы не имеют доступа», – говорилось в Отчете МИД за 1850 г.
[534] В то же время образованная часть сербского общества явно находилась «под угрозой» прозападных влияний. В этих условиях «замечания императорского кабинета о пагубных последствиях воспитания сербского юношества в университетах Франции и Германии» возымели свое действие
[535]. Князь принял решение «не посылать сербских молодых людей для образования в училищах Западной Европы», ориентируясь на возможность получения образования только в России. На некоторое время был закрыт белградский Лицей, «ознаменованный своевольством». Все эти меры, однако, носили временный характер, являясь реакцией на революционные события в Европе.
Общая расстановка европейских сил на Балканах, как в капле воды, отражалась в деятельности консульств великих держав, представленных в Белграде. Летом 1851 г. туда был направлен новый российский представитель Ф. А. Туманский, сменивший на этом посту Д. С. Левшина. В инструкциях, направленных ему из Петербурга, содержалось предостережение, касавшееся методов работы нового консула. Сообщения генерала Левшина, по мнению министерства, были пронизаны «чувством личной неприязни и политического соперничества» по отношению к западным представителям в Белграде
[536]. Этого следовало избегать в будущем. Большое место в инструкциях отводилось дипламатической гибкости, которой он должен был следовать в отношении западных коллег. В частности, говорилось о том, что Туманский должен выбирать манеру поведения и методы дипломатического воздействия в зависимости от того, с представителями каких стран он имеет дело. Четкий водораздел должен проходить между его взаимоотношениями с консулами Франции и Англии, с одной стороны, и Австрии – с другой. Дружественные связи с венским двором предопределят его «сердечные и более близкие» (cordiale et plus intime) отношения с австрийским представителем
[537]. Если его деловые связи с французом и англичанином должны ограничиться «простотой и вежливостью», то австрийский коллега заслуживает «близкого союза и полного доверия» как представитель державы «дружественной России и соседней Сербии» (aliée de la Russie et limitrophe de la Servie)
[538]. В то же время, несмотря на демонстрацию столь доверительных отношений с австрийским кабинетом, российские власти не переставали ревниво следить за упрочением Австрии на Балканах. Еще Левшин сообщал в Петербург об открытии австрийского консульства в Боснии. На этом основании он высказал мысль о том, что Россия должна «тщательно стараться об упрочении влияния своего в этой стране», в связи с чем «было бы особенно полезно пребывание представителя Высочайшего Двора» не только в Боснии, но и в Герцеговине
[539]. Эта мера к тому же должна была способствовать смягчению турецкого произвола в этих провинциях, поскольку была бы полезной «не только для одних христиан восточного вероисповедания, но и для самого турецкого правительства», так как местные паши «в русском агенте видели бы опасного для себя наблюдателя, имеющего все способы доводить предосудительные их поступки до сведения Порты». Более того, летом 1851 г. Левшин сообщал из Белграда о том, что «австрийское правительство учредило новое консульство в Булгарии, а именно в г. Софии, и вверило оное некоему Мартирту, родом греку»
[540]. Если принять во внимание тот факт, что еще в 1846 г. Австрия имела своих консулов в Видине, Рущуке и Тульче, то становится очевидной достаточная степень осведомленности австрийского правительства о событиях в Болгарии
[541]. Расширение австрийского присутствия на Балканах было воспринято русской стороной с большим неудовольствием, равно как и турецкие власти «весьма неохотно» выдали ферман на открытие нового австрийского представительства на своей территории. Подобные отношения дружбы-соперничества связывали Россию лишь с Австрийской империей. Взаимоотношения с английским и французским представителями в Белграде были значительно хуже.
