Я уже и сам ничего не соображал…
Ничего не соображал. Совершенно запутался.
Настолько запутался, что просидел рядом с ней гораздо дольше, чем обычно. Мне было хорошо, спокойно, я разомлел. Я смотрел на нее. Смотрел на ее лицо, шею, ее длинные никчемные руки, ее ладони, говорил себе: «Посмотри на нее хорошенько, потому что ты больше не вернешься. Больше никогда ноги твоей не будет в этой комнате. Она и раньше тебя не знала, а сейчас уже и не помнит, так что теперь это как с той историей про Каролингов – слишком поздно да и незачем.
Посмотри на нее в последний раз, а потом сделай, как учил тебя Луи. Скольжение, сдвиг, перенос веса тела и удар металлическим каблуком. Концентрируйся на звуке, Поль. Посмотри на нее в последний раз и оставь позади то, что утратило всякую ценность».
Дальше военные действия возобновились, но все уже было иначе. Хотя мы крайне редко виделись с вами в течение нескольких следующих недель и даже месяцев, но я знал, что вы есть, что добро существует. В столь беспросветной жизни, как моя, эдакий луч может показаться ничтожным, но я знаю, что имею в виду. Это как в той ужасной комнате, где моя мать ожидала смерти: нечто хорошее произошло, оно уже свершилось. И внезапно все прочее уже не так давило на грудь. Все прочее наладится. Все изменилось. Одри была уже позади.
Ариана не вернулась, но наши отношения стали теплее. Конечно, предлогом служили наши девочки, наши дочки и их жизнь, и это был красивый предлог. Я и раньше был абсолютно неспособен обеспечить им счастливую семейную жизнь и теперь не стал ловчее, но им все это уже давно было известно. Им все это было известно, и они нашли свой выход из положения. Так что это они стали заботиться о своем папе-растяпе. Они брали его под свою опеку раз в две недели по выходным, по вечерам в среду, если он не был в отъезде, и в отведенные ему недели каникул. Они одевали его, прогуливали, водили в сад «Аклиматасьон» в Булонском лесу и в зоопарк в Венсенском. Они показывали ему, как отправлять шарики, фейерверки и конфетти по смс, учили разбираться в тонкостях смайл-грамматики, смотреть мастер-классы по макияжу, играть в «Харвест Мун»
[57], искать гномов, приобретать камни телепортации, строить курятник, спасать принцессу урожая, менять фото профиля, отфренживать фальшивых друзей, лайкать забавных ютуберш, не ходить все время в ресторан и делить по-честному слипшийся ком переваренных макарон.
Главное, они показали ему иной путь вместо угрызений совести. Иной путь, в обход, напрямик. Прощение. Ладно, он не справился со своими обязанностями и некоторые его промахи уже никогда не исправить, но вместе с тем ведь именно он нашел волшебную перчатку в казино гномов, именно он.
Да, мы с вами больше не встречались, но некоторое время спустя однажды вечером вы возобновили общение. Вы столкнулись с нами на лестничной площадке и пригласили в ваш кинозал.
O tempora, o mores
[58], суши вместо трюфелей, да и Джулия не в нарядах от «Живанши», но фильм «Красотка»
[59] очень понравился и вам, и девочкам.
Так появился наш новый киноклуб: раз в две недели по субботним вечерам, если Луи был дома, то мы шли к нему. Вы им открыли Поля Гримо
[60], они вам – Хаяо Миядзаки
[61]. Вы подарили им Бастера Китона
[62], они познакомили вас с Баззом Лайтером
[63]. Вы показали им всего Деми
[64], они вам – все работы «Гибли»
[65]. Они обожали ходить к вам в гости. Они обожали ваш беспорядок, трости, рисунки Домье
[66], ножи для писем и круглые хрустальные пресс-папье. Они говорили вам: «Но почему же вы храните старые газеты на полу?», а вы им отвечали, приглушив голос: «Потому что под ними живут маленькие мышки, понимаете…», и после этого им было так сложно сконцетрироваться на фильме… Ужасно сложно… Одним глазом они следили за драмой Инопланетянина
[67], а другим караулили хоть какое-нибудь колебание на поверхности старого позабытого «Монда».
Наши отношения оставались очень сдержанными, очень манерными. Мы оба были нелюдимы, получили более или менее одинаковое приличное воспитание, привившее нам крайнюю скованность наравне с хорошими манерами, так что мы вечно опасались потревожить.
Особенно я – всегда держался в стороне. Вы были деловым человеком, я знал, что вы часто работаете дома, и относился к этому очень щепетильно. (Работа! Работа как культ!) А еще иногда вы где-то пропадали. На светских раутах, как сказал бы известно кто. Ваши отсутствия, ваши неясные ночи. У вас была непростая жизнь, не правда ли, Луи? Впрочем, непростая, откуда мне знать, но уж, пожалуй, полная контрастов.
Из-за всего этого: ваша работа, ваше одиночество, ваши отлучки – наверное, я бы на том и остановился, на той паузе, что вы когда-то мне подарили, и считал бы себя уже слишком везучим, но наши с вами ботинки снова растоптали все наши хорошие манеры.
Уж и не помню, как, когда и по чьей инициативе все это началось, но в дополнение к суши-мыши с моими малышками это превратилось в наш новый холостяцкий ритуал. Воскресными вечерами, когда я был один и вы «постились» (как вы это называли), мы вместе чистили наши ботинки.
Как поездка на машине, когда дорога кажется единственным визави, или восхождение на гору, когда в сложных проходах следишь за каждым своим шагом, или чистка зеленой фасоли, когда, обрезая концы, надо вытягивать жесткие прожилки, в общем, как любая физическая деятельность, которой занимаешься вдвоем и лицом к лицу, чистка ботинок была великолепным способом узнать друг друга как бы невзначай.
