Вернулся он минут через двадцать, с толстой картонной папкой в руках.
— Вот, извольте, вся подноготная художника Вересаева. Личность темная, сомнительная. Живет на Скотопрогонной улице…
— А сказал, что на Широкой.
— Мало ли что он там нафантазировал. Сведения полиции никогда не грешат против истины. Итак, живет художник Вересаев на Скотопрогонной в доходном доме Савойского, перебивается случайными заработками. Часто бывает у девицы Макаровой Софьи Андреевны двадцати двух лет, служащей швеей в торговом доме Шереметева на Литейном проспекте.
Архивариус оторвался от чтения и, по-птичьи склонив голову к плечу, хитро посмотрел на Власа.
— Девица Макарова нам и нужна. Через нее мы с вами, дорогой вы мой Воскобойников, выйдем на Тадеуша фон Ченского и так прижмем голубчика, что ему уже никак будет не отпереться.
Видя недоумение в глазах собеседника, старик разозлился. Складчатые брыли затряслись, глаза гневно сверкнули.
— Ну же, молодой человек! Включите воображение! Что мы имеем? Заговоренные карты, а также предметы, в которые эти карты вшивают! Вши-ва-ют! Вы понимаете?
И тут Власа осенило.
— Девица Макарова — швея! — хлопнул он себя по лбу. — Она-то и пристраивает карты внутрь роковых подарков!
— Вот именно! И вам необходимо получить у нее протекцию к магу Тадеушу.
— Почему именно мне? — предпринял Влас попытку увильнуть.
— Ну не мне же приставать с амурами к юной фемине! — забулькал смехом Пиголович, стуча себя на манер тюленя ладошками по животу. — Будь я годков на двадцать моложе, вопрос, кому идти к красотке, не стоял бы. Я и в пятьдесят еще давал жару. В настоящий момент я тоже не прочь попробовать, но за результат поручиться не могу.
Влас нахмурился и громко засопел.
— Значит, — недовольно протянул он, — получается, мне нужно с этой Макаровой заводить роман?
— Ни за что не поверю, что вы, юноша, женщин чураетесь, — усмехнулся архивариус. — Нет-нет, даже не говорите мне, что вы не по этой части. Я в людях разбираюсь. Вон как волосы набриолинили. И желтые ботинки просто так не надевают.
— Да я не то чтобы… Просто я… — начал Влас и сбился.
Объяснять было долго, да и незачем. Все равно этот славный старик ничего бы не понял. Честно говоря, Влас и сам не до конца в себе разобрался. И решил — раз надо, значит, надо.
— Хорошо, я готов, — обреченно вздохнул он.
Пиголович вернул в папку извлеченные ранее листы и, завязывая ботиночные тесемки, проговорил:
— Ближе к вечеру к вашей фее наведаетесь, а сейчас, полагаю, нам стоит отправиться в дом князя Зенина. Интересно выяснить подробности его самоубийства. Заодно и место происшествия запечатлеем для истории.
Москва, май 2018 года.
Из Выставочного Центра я выходила с такими же предосторожностями, как и заходила. Снова через служебный ход. Причем сначала Лариса проверила, не подстерегает ли меня Эммануил на парковке, выяснила, что как раз таки подстерегает, позвонила и сказала, что на машине ехать нельзя. И я вынуждена была отправиться в Сокольники на общественном транспорте. Поэтому до дома на Стромынке добралась лишь вечером. Через двор проходить не стала — до сих пор не могу в него заходить. Двинулась в обход. Поднялась по пропахшей кошками лестнице на шестой этаж и открыла дверь черного хода. И нос к носу столкнулась с Людмилой Николаевной.
Соседка по коммуналке уперла руки в боки, смерила меня насмешливым взглядом и сквозь зубы процедила:
— Смотрите, кто к нам пожаловал! Мирослава Юрьевна собственной персоной! — И тут же перешла в наступление: — Ну раз уж пришла, может, хотя бы плиту вымоешь? А то твой бывший муженек не утруждает себя подобными мелочами. Без тебя ни разу дежурство не справлял. Я одна за всеми грязь вожу.
— Хорошо, я вымою, — проговорила я, направляясь к бывшей детской.
Когда-то в ней жили Сережа и Катенька, а теперь в ней никто не живет. Некоторое время еще обитал Сережа, но жить подростку с таким отцом, как Евгений, невозможно в принципе, и сын перебрался к бабушке. Там хотя бы имеется еда и чистые вещи. Я взялась за ручку двери и услышала торжествующий голос за спиной:
— Твой-то, бывший, эту комнату иностранцу сдал!
Я замерла, думая, что ослышалась. Затем обернулась и спросила:
— Как это — сдал?
— Обыкновенно, — охотно пояснила Людмила Николаевна. — Часа два назад пришел вместе с каким-то парнем, называл его Майклом, показал комнату, Майкл «йес» да «йес», потом твой ушел, а американец тут же притащил девицу. Так что можешь в детскую не соваться — помещение занято.
— Да как он мог?! — возмутилась я.
— А что тут такого? — приняла сторону Волчанского соседка. — Женьке жрать нечего, а комната пустует. И мне за согласие тоже пара тысчонок перепала, так что я не в претензии.
Я распахнула дверь и увидела лежащую на кровати девушку. Из одежды на ней были только туфли. Она вскинула на меня густо накрашенные глаза, и я узнала одну из девиц, подвизающихся в шоу шведского символиста. Кажется, она служила почкой. В безобразном расписном чулке, в котором девица изображала этот орган, было совершенно не видно, какая на самом деле роскошная у нее фигура. И тут меня осенило, кто такой Майкл. Наш американец! Больше некому. Не даром он целый день отирался на первом этаже Выставочного Центра. Интересно, Лариса в курсе?
— Something wrong?
[4] — хрипло осведомилась девушка-почка.
— Where`s your American friend?
[5]
— Michael went for a beer
[6], — чистосердечно призналась нагая красотка.
— When he gets back, tell him to come into room next to the front door
[7], — попросила я, с трудом сдерживая клокочущую ярость.
— Not a question
[8], — радостно улыбнулась девица.
Я закрыла дверь, шагнула назад и наткнулась на притаившуюся за моей спиной Людмилу Николаевну.
— Ну? — заговорщицки прошептала соседка. — Чего она сказала?
— Что все у них замечательно и жизнь бьет ключом.
— Вот и я говорю, что ребята хорошие, — подхватила она. — Почему же им комнату не сдать?
