– Чего в жизни не бывает…
Однако Люку трудно было обмануть. Она, с ее душевной чуткостью, улавливала малейшую ложь. Даже не ложь, а простую недомолвку. Вот и сейчас она пытливо поглядела на него, потом легла рядом на траву, положила голову ему на грудь и сказала:
– Что ты задумал, Саша? Скажи!
И он ответил ей то, что должен был ответить. То, что разрешало ему сказать чувство долга:
– Задумал быть с тобой здесь, сколько возможно.
Это была ложь – но приятная для нее ложь. И он решил, что она примет ее. Однако Люка покачала головой:
– И это все?
– Разве это мало? – парировал Печерский.
Их разговор шел, естественно, на немецком – ни на каком другом языке они не могли общаться. Лео, слышавший их беседу, не выдержал и спросил Печерского по-русски:
– Ты ей не доверяешь?
Александр повернулся к нему:
– Девушка сойдет с ума от наших планов.
Люка не понимала, что они говорили, и только переводила взгляд от одного к другому.
– И проговорится? – недоверчиво спросил Лео. – Ты же видишь – она на такое не способна. Она только кажется хрупкой, на самом деле она – сама стойкость. Мне кажется, ей можно доверять. Поэтому я в свое время и познакомил вас. Ты можешь посвятить ее в план восстания. Помимо всего прочего – видно, что она в тебя влюбилась. Она захочет пойти с тобой после побега.
– Я не могу так рисковать, – настаивал Печерский. – Влюбилась, не влюбилась – какое это имеет значение? Если есть хотя бы маленькая возможность провала – ее надо исключить. И потом, это ведь не значит, что она останется в лагере. Здесь никто не останется. Когда мы уничтожим охрану и вырвемся за ограждение, она тоже пойдет с нами.
– Ну, ты просто железный, Саша, – сказал Лео и покачал головой. – Я бы так не смог.
– Она человек настроения, – настаивал Печерский. – Разве это незаметно? И потом – она слишком хороша для подпольщицы…
И он, словно в подтверждение своих слов, погладил девушку по волосам, по лицу… Она охотно откликнулась на его ласку – поворачивала голову, подставляя ее его ладоням. Потом сказала:
– Мне с этими проклятыми кроликами повезло – я осталась жива. И до сих пор жива. А моему брату не повезло. Нас привезли сюда вместе. Но его тут же отправили в печь. Еще бы – ведь он был не портной, не ювелир – банковский служащий. Такие немцам не нужны. Такие подлежали уничтожению в числе первых. Вот такой был финал у нашей семьи. Теперь я ненавижу кроликов и гусей, вообще весь животный мир. А ты женат, Саша? Да, ты говорил, что женат. Но у вас что-то случилось. Я забыла подробности. Расскажи мне еще раз.
Вряд ли Люка могла забыть такую важную для нее вещь. Наоборот – потому, что это было для нее крайне важно, она хотела еще раз все услышать из уст любимого. Женат ли он, такой замечательный, о котором могла бы мечтать женщина? Хотя вряд ли он скажет правду… Мужчины обычно отвечают, что неженаты. И проверить нельзя…
Однако Печерский сказал другое.
– Моя жена погибла, – сказал он.
– А дети? Дети у вас есть? – спросила Люка.
– Да, у нас есть дочь. Сейчас ей девять лет. Она мне дороже всего на свете. Если, конечно, она еще жива…
– А ты… – начала Люка следующий вопрос. Она хотела знать о нем все, все!
Но тут Печерский внезапно зажал ей рот рукой. И Лео он тоже сделал знак молчать.
– Тише! – прошептал он, прислушиваясь к чему-то.
– Что такое? – прошептал Лео. – Что ты услышал?
И тут вдруг понял – что. В лагере стояла тишина. Не было слышно ни музыки, ни пьяных криков, ни такого же пьяного смеха. Зато был слышен стук колес поезда, подходящего к станции.
Не сговариваясь, они все трое вскочили и побежали за барак, откуда была видна станция. И увидели, как поезд на минуту остановился у перрона. Приехавшие вчера эсэсовцы, пьяные, с трудом держась на ногах, залезали в вагоны. Несколько солдат лагерной охраны помогали им. У офицеров, как видно, не хватило сил проснуться после долгой попойки. Поезд не собирался ждать – он тронулся, еще когда не все сели, и последние из «гостей» залезали в вагоны на ходу. И вот поезд, набирая ход, ушел со станции, и наступила тишина. Лагерная охрана разошлась на свои посты. И больше никто не мог помешать восставшим…
Глава 21
Несмотря на безумную ночь, Калимали проснулся рано, на рассвете. Огляделся – и в утренних сумерках увидел Печерского, стоящего у окна барака. Командир тоже не спал. Ведь наступило 14 октября. Решающий день…
Как был, босиком, горец подошел к лейтенанту. Шепотом спросил:
– В три часа?
– В три часа, – словно эхо, отозвался Печерский. И все так же, не оборачиваясь, спросил: – Ты ведь все сделаешь?
– Все сделаю, – заверил его Шубаев.
…Капо Бжецкий в этот день свирепствовал, как никогда. Он расхаживал с резиновой трубкой от противогаза в руках и лупил ею всех направо и налево. Досталось от него и Янеку – мастеру столярной мастерской, одному из подпольщиков. Комендант Френцель, наблюдая, как Бжецкий охаживает Янека, заметил:
– Что-то вы мне сегодня не нравитесь.
– Что тебе не нравится, Карл? – спросил его Гринхаус. Он стоял рядом в своих начищенных до блеска сапогах.
– С чего этот капо так старается? – отвечал Френцель. – И почему он застегнут на все пуговицы? Я помню, этот капо вечно ходит нараспашку. А этот еврей, – он указал на Янека, – почему он одет так нарядно? Он что, на свадьбу собрался?
– Ну, ты и скажешь, Карл! – рассмеялся Гринхаус. – На свадьбу! Умора! Ха-ха-ха!
Печерский и Лео, со стороны наблюдавшие за этой сценой, напряглись. Ведь Френцель был прав! Бжецкий, обычно ко всему равнодушный, в том числе и к своему внешнему виду, в этот день был собран, сам на себя не похож. А Янек, зная, что переодеться после начала восстания уже не получится, надел самый лучший свой костюм. Действительно, он нарядился, как на свадьбу. Только обручаться он собрался не с невестой, а со свободой. А если не повезет – то со смертью… Что, если Френцель начнет проверять возникшие подозрения, и прикажет обыскать двух-трех участников восстания? Тогда у них найдут ножи и топоры…
Однако положение спас, как ни странно, Зигфрид Гринхаус. Он подозвал к себе Бжецкого:
– Эй, ты! Иди-ка сюда!
Капо послушно подошел:
– Что-то не в порядке, господин обершарфюрер?
Гринхаус покровительственно заметил:
– Очень стараешься сегодня. Всегда бы так!
И похлопал капо по руке. В руке у Бжецкого после этого осталось несколько сигарет. Он поспешил согнуться в поклоне:
– Премного благодарен, господин обершарфюрер!
