С глубоким уважением,
Бухгалтер»
Великий Зодчий откинул голову и выругался. Ему опять вспомнилась жена, уже после смерти Оле, в клинике, куда он поместил ее по совету Первого Советника. Ей кололи препараты, выписанные из-за океана, чтобы избавить от памяти и ненужных страданий. Но она все равно узнавала его, или ему это только казалось, потому что она, не отрываясь, таращилась на него, шевеля губами и как бы мучительно что-то припоминая. Про детей, слава богу, больше не спрашивала. Он остался недоволен результатами, и тогда главврач предложил прооперировать ее, удалив кусочек гиппокампа, а вместе с ним и все проблемы. Великий Зодчий сразу же согласился, и главврач не подвел, сделал все как надо, за что и был в срочном порядке награжден орденом Героя созидательного труда. После операции жена смотрела на него безмятежным взглядом, иногда даже улыбалась, и все время просила чего-нибудь сладенького. Хотя она навсегда забыла, кто он, Великий Зодчий продолжал аккуратно навещать ее. По его приказу ее в неограниченном количестве кормили пирожными. За полгода она так растолстела, что он сам уже с трудом узнавал ее. Потом ее перевели в святую обитель на севере Газолии, и уже скоро Великий Зодчий не мог вспомнить ее лица, а с ним и всю свою предыдущую жизнь.
Но теперь вслед за женой из памяти выплыло лицо шефа, уже мертвое, обрамленное смехотворными, белыми рюшечками обивки гроба, и над ним застывшие глаза его жены. Почему-то привиделся и крест на крышке гроба, хотя покойный вроде никогда верующим не был. Шеф внезапно скончался от разрыва сердца перед самым взлетом Великого Зодчего на вертикаль власти. Шеф был умным, но тщеславным и самолюбивым человеком. Он был так поглощен собой и своими успехами, что не сумел разглядеть знаки нового времени, зато вовремя успел расчистить дорогу в новую Газолию от бородатых идеалистов в доморощенных свитерах, витийствующих об идеалистической революции. Разумеется, Великий Зодчий был благодарен ему за это. Жаль только, что шеф, опять-таки гонимый тщеславием, стал слишком охотно и непринужденно отвечать на некоторые вопросы некоторых журналистов. Врач, вскрывавший тело и установивший причину смерти, тоже был на похоронах. Его красивое, мужественное лицо маячило за плечом вдовы. Он поддерживал ее ослабевшое от горя тело. Теперь врач заведовал знаменитой Первой Нано-клиникой в Баблограде. Как и о жене, вспоминать о шефе было неприятно.
До вечера еще было далеко, а Великий Зодчий думал о том, какая ему предстоит ночка после такого дня. Потом он опять перевел взгляд на письмо. Кто-то, рискуя потерять один или более органов, каким-то образом получив его, сумел переправить в замок, засунув в стандартный конверт с символом Газолии. Это было невероятно, опасно и поразительно. Еще более поразительным было само письмо, и не только по содержанию. Простодушный, немного церемонный слог и старомодные слова, которые Бухгалтер употреблял в прямом значении, придавали его тону наивность и абсолютно негазолийскую искренность. Словно оно было написано не в Газолии, а в том самом мире, о котором мечтал и который воспевал столетия назад великий, вольнолюбивый. Великий Зодчий уже давно не читал его стихов, но по совету Первого Советника часто цитировал в своих речах, чтобы подчеркнуть связь времен в прекрасной Газолии, а также духовно скрепить газолийцев.
Сегодня Бухгалтеру снилось, что он дома. Вернее, на даче. К ним в гости приехали друзья после рабочей недели. Всем весело и легко друг с другом. Рядом с ним жена, мать, сына, правда, нет, он, наверное, уже успел убежать на речку, а дочка здесь, бегает с девчонками за соседской козой, которой он покрасил рога в золотой цвет.
Этот домашний, светлый сон был так не похож на предыдущие черные и бездонные ночи, что он, четко осознавая, что спит, молил, чтобы сон продлился как можно дольше. Глядя на родные, любимые лица, Бухгалтер чувствовал прилив сил. В душе появилась надежда, что скоро весь этот кошмар кончится. От радости он приобнял за плечи мать, которая как раз проходила мимо с блюдом, и притянул ее к себе, но она строго посмотрела на него и сказала, чтобы он не заплывал далеко, когда пойдет купаться, и пошла дальше. Потом он увидел Банкира, с которым в школе учился в одном классе. В последнее время Банкир редко приезжал к ним на дачу, и Бухгалтер, обрадовавшись, что видит его, крикнул ему, что тот растолстел на банковских харчах, и когда же они наконец опять пойдут в поход на байдарках растрясти жирок и стряхнуть с себя городскую суету, но Банкир не услышал его, продолжая разговаривать с другим его бывшим одноклассником, Математиком. Лицо у Банкира было серьезное, глаза внимательные, цепкие, но без всякого выражения, как будто он не хотел, чтобы собеседник угадал его мысли, и Бухгалтеру расхотелось разговаривать с ним. Он стал искать жену, она только что стояла рядом. Оглянувшись, он сразу увидел ее, правда со спины, теперь она была в красивом платье с крупными маками. Она прислонилась грудью к забору, обхватив колья, как будто ждала кого-то. Словно почувствовав его взгляд, она обернулась, на лице у нее была тревога. Не заметив его и видимо так и не увидев, чего ожидала, она отвернулась и стала смотреть в сторону речки. Он еще покрутился в саду среди гостей, а потом тоже подошел к забору и положил руку на плечи жены, но она, никак не откликнувшись, как будто его здесь не было, продолжала смотреть на луг, за которым начиналась их речка. Проследив за ее взглядом, он увидел вдали маленькую фигурку, бегущую вниз к реке, и обрадовался, что наконец видит сына. Поэтому он не сразу услышал, что жена плачет. Тогда Бухгалтер обнял ее и стал говорить, какой у них отличный сын, и что на будущий год он обязательно возьмет его с собой в поход по газолийским рекам, но она все плакала, не обращая на него никакого внимания, и тогда он как-то сразу понял, что его здесь просто нет. Где же я, подумал Бухгалтер в ужасе, продолжая молить, чтобы сон не кончился и он успел найти себя. Фигурка все еще бежала по лугу и, приглядевшись, он увидел, что это не сын, а он сам, маленький, в любимой полосатой зеленой футболке, которую ему сто лет назад подарила тетя и которую он заносил буквально до дыр. Бухгалтер не отрывал взгляда от фигурки, пока она не исчезла за откосом. «Я так и не увидел сына», – подумал он и, застонав, проснулся.
– Что, и тебя продрало наконец? – услышал он голос соседа и быстро натянул на голову одеяло. – А то все гордый ходишь, как царица Савская, – продолжал сосед натужным, но веселым голосом. Соседа подселили к нему две недели назад. Он умирал от рака и был похож на скелет, обтянутый сизой кожей. Он почти не спал и все время следил за Бухгалтером ненавидящим взглядом. Бухгалтер знал, почему его подсадили к нему. Чтобы испугать его видом смерти и так заставить подписать документы. Как только он понял это, сразу перестал бояться. Сосед ненавидел Бухгалтера за то, что умирает, за то, что он годится теперь только на роль ходячей смерти – пугать живых, а еще за то, что Бухгалтера часто водили к следователю, в мир живых, чтобы он поставил свою подпись под какими-то бумажками, а тот упирался, скотина, отказывался, считая себя лучше других, забыл видно, что в Газолии все равны.
– Эй, Бухгалтер, не будь сукой, открой личико и поговори с человеком, видишь, плохо ему, – не отставал сосед. Сегодня он чувствовал себя лучше, к тому же жалобные стоны Бухгалтера во сне прибавили ему сил. Но Бухгалтер молчал, накрывшись одеялом, и сосед стал злиться. – Эй, ты, между прочим, еще неизвестно, кто кого переживет. Даже если я раньше помру, ты тоже долго не протянешь. Ты ж за это время, что я здесь, вон как исхудал, на скелет стал похож, прям краше меня.
