Жаль, что здесь не было его подружки детства. Ее родители сидели рядом с Алевтиной и с другой старинной, похожей на цыганку подругой родителей, еврейкой Мириам. Они что-то тихо говорили друг другу, поглядывая на отца, который так и остался с опущенной головой. На лице у них была написана уже явная тревога. Интересно, как бы сейчас вела себя его подружка. В последний раз он видел ее почти год назад, когда она приезжала сюда из своей сказочной страны. Она почти не изменилась, только стала потише и задумчивее. Все его подруги, начиная со Светы, с возрастом становились все бойчее и шумнее, шагая в ногу со временем и грубея голосом и телом, а эта, наоборот, как-то утончалась. Смирившись с общим тревожным ожиданием неизвестно чего, Андрей стал вспоминать ее. Маленькой она была худенькая и нескладная, с выпирающими коленками на тонких ногах и готовая расплакаться в любую минуту. Она мгновенно обижалась и, развлекаясь, он часто поддразнивал ее, надеясь, что из ее глаз поскорее польются слезы, и тогда он сможет проявить великодушие, утешая ее. Но так же легко, как и расстраивалась, она забывала свое горе и с еще невысохшими слезами на щеках уже болтала о чем-то, шмыгая носом и благодарно поглядывая на своего обидчика и избавителя.
Хотя сквозняк гулял вокруг его ног, поднимаясь все выше, к пояснице и спине, в груди у него потеплело. Кажется, он улыбался впервые за весь вечер. А еще он почему-то больше не обижался на нее за то, что она укатила за бугор, хотя еще до сегодняшнего дня считал, что она бросила его. Он даже уже почти простил ее и, глядя на это печальное и в ожидании чего-то непонятного, на глазах распадающееся сборище, вдруг подумал, что если бы она была здесь, то все было бы по-другому, и не сидел бы теперь отец, уронив голову на руки, и не накрыла бы мать белым полотенцем любимый Андреев пирог, и не трещала бы балерина Лиза без умолку, заговаривая нервы, а любимая материна коллега Ольга рассказывала бы интересные истории о своей ссылке в Казахстан, и ее муж Виктор травил бы новые политические анекдоты, а его дядя, не оставаясь в долгу, отпускал бы свои знаменитые колкие замечания, и все хохотали бы во всё горло, подливая себе и друг другу вперемешку водку с вином. Но ее не было, как не было больше и злости, всегда сопровождавшей мысли о ней, которых он так никогда и не додумал до конца, потому что сразу начинал злиться.
Он еще прекрасно помнил эту злость, но теперь она стремительно отделялась от него, превращаясь в воспоминание. А тогда, год назад, на родительской даче он даже не подошел к ней, почти ненавидя ее за то, что она так берегла свои ручки. Подумаешь, чистоплюйка нашлась. Сбежала в страну сказок в самый стремный момент. Чем она была лучше Светы, Изольды, Инны и всех других девчонок, которым надо было мараться во всей этой житейской грязи? Вот они и грубели голосом и телом. Да здравствует свобода, но за бесплатно ничего не бывает. Слава богу, они все быстро усвоили эту заповедь. Теперь им приходилось вертеться почище, чем при Лёлике. И это при том числе ублюдков, которое росло в арифметической прогрессии вместе с долгожданной свободой. Он вспомнил, как сидя за столом под березой, он все больше и больше распалялся, и наконец, чтобы не взорваться, встал и пошел на кухню, где, слава богу, никого не было, и залпом выпил чуть ли не полбутылки из отцовской заначки. Да черт с ним, с ее предательством. Чего он так разволновался? Вроде патриотом никогда не был. Нет, дело здесь было в другом. Правду говорят, что русский народ Бога через водку видит, даже такая критически мыслящая личность, как он. Дело было, конечно, в том, что когда он смотрел на нее, ему казалось, что он все делает неправильно. Что он неправильно живет и неправильно женат, что он неправильно думает и идет в неправильном направлении, общаясь с неправильными людьми, и что даже выглядеть он стал неправильно, погрузнев и раздавшись лицом. А ведь она всего лишь тихо сидела за столом, пытаясь поймать его взгляд и расстраиваясь, что ему неохота смотреть на нее. Как всегда, чувствовала себя виноватой.
Андрей усмехнулся и подумал, что ни черта она не изменилась со своей наивностью и легковерием, которые так смешили его в детстве. А изменились они, или их изменило время, и неизвестно, чем все это кончится. Ему опять стало холодно, остатки тепла испарились из груди, и тут как раз зазвонил телефон. Тесть схватил трубку, отец вскинул голову, и все, кто еще что-то говорил, замолчали и повернулись к телефону, образовав немую сцену. Прижимая трубку к уху, тесть сначала слушал, а потом быстро заговорил с побледневшим лицом. Таким Андрей его никогда не видел. Отец выскочил из-за стола и, натыкаясь на стулья, подбежал к тестю, вырвал у него трубку и стал кричать в нее бешеным голосом. Рядом с ним вдруг неожиданно оказалась теща, которая тихой сапой покинула свое место и теперь пыталась что-то сказать отцу и в телефон одновременно, но видя, что это бесполезно, подошла к мужу и стала что-то спрашивать у него. Но тот только качал головой. «Светка, что ли? – подумал Андрей с любопытством. – Объявилась, наконец. А дальше что?»
Он осмотрелся, и только тут до него дошло, что среди гостей нет брата. Вроде он его видел в начале, когда Боря ухаживал за балериной Лизой, подливая ей вино и подкладывая закуски, безопасные для фигуры бывшей балерины, а потом забыл про него, как часто забывал в последнее время. Хотя не то чтобы забывал, а как-то переставал видеть его. В гостях, например, он мог сидеть и смотреть на брата, и тот постепенно скукоживался и исчезал под его взглядом, превращаясь в пустое место. Да-да, именно в пустое место. Вот только что был Боря, а теперь сплыл, стал ничем. Может, это происходило оттого, что Андрей презирал его? Неужели он презирал его, своего брата? Да, как и все они – и Света, и тесть с тещей, и даже Сашка, чутко вбирающая в себя их настроения, и все их старые и новые друзья, которые обзаводились, росли и расширялись. А Боря все так же кочевал по бывшей империи, ненадолго оседая то тут, то там, у него даже «пылесоса» своего не было.
На всякий случай Андрей заглянул во все комнаты. Никого. Послали, наверное, опять куда-нибудь по поручению. Он был здесь как мальчик на побегушках. И Андрей его часто куда-нибудь посылал, типа: давай, Борька, сгоняй туда, сгоняй сюда. И Борька гонял, куда надо, хотя был старше Андрея на восемь лет.
Отец не отдавал трубку, все продолжая кричать в нее, но вдруг замолк и сник, покорно опустив руку. Тесть же все качал головой, явно не зная, что делать. Теперь трубкой завладела теща, но и она молчала, кусая губы. Лицо у нее шло красными пятнами. Андрей первым заметил мать. Почему-то никто не удосужился подойти к ней, даже ее любимая коллега. Она стояла в дверях комнаты с вилкой в руке. Через плечо у нее было перекинуто белое полотенце. Над ним ее лицо, такого же цвета. Никто не смел подойти к ней, понял Андрей. Единственный, кто мог и должен был сделать это, был он. У матери стали шевелиться губы и она чуть покачнулась. Ее поддержала Лиза, подоспевшая из кухни.
Позвонили в дверь. Тесть с отцом бросились в коридор, а мать, пропустив их и отстранившись от Лизы, прислонилась к дверному косяку. В проеме появился Боря, и мать, увидев его лицо, закрыла глаза. Андрея обдало холодным воздухом, как будто одновременно распахнули все окна в квартире. В последний раз оглядев комнату, он только сейчас поразился тому, что на дне рождения отца не было самого главного гостя, – его любимого сына Андрея. Что случилось? Как это могло произойти? Надо что-то делать, что-то предпринять… Вот сейчас он подойдет к матери, сострит, как бы невзначай обнимет ее, и все встанет на свои места. Гости с гомоном рассядутся по своим стульям, в центр стола под восторженные восклицания водрузят утку, а потом чьи-то проворные руки ловко раскупорят новую бутылку. Боря, затягиваясь и посмеиваясь в бороду, опять станет ухаживать за Лизой, ее муж Гриша будет рассказывать про невероятные успехи своей фирмы, а отец бить кулаком по столу, критиковать новую власть и со скупой слезой вспоминать прошлое.
