Когда он начал ходить вниз к Коломийцеву, и дурманящий запах подвала стал будоражить ему голову, то в этой отрезанной и отрешенной от времени комнате он снова чувствовал себя маленьким и непричастным к тому смутному, заманчиво-жутковатому миру, который он предчувствовал в потаенном страхе и который все больше проникал в него. Он никогда специально не думал об этом, и если бы кто-нибудь попытался рассказать ему о его состоянии, он, наверное, просто ничего бы не понял – ведь та свобода от жизни за порогом бабушкиной комнаты, в которую он здесь блаженно погружался, была совсем не похожа на свободу подвала и никак не входила в его планы на будущее, а значит, как бы не имела права на существование. И все-таки, не признавая этой неведомой силы, он был уверен, что, пока будет приходить сюда, она как-то будет охранять его.
Но сегодня что-то изменилось. Бабушка все мычала, будто сильно мучилась. Потом она прикрыла глаза, но продолжала смотреть на него из-под век, учащенно дыша. Юра понюхал руки. Может, на них еще остался запах подполья? Но от них пахло только немецким мылом «Люкс». Он приоткрыл окно, но и это не помогло. Почему-то не хотелось звать мать. Она бы только навредила своей деловитостью. Юра опять поднес к ее губам ложечку с соком, но бабушка плотно сжала их и сморщилась. Никто не знал, хорошо ли слышит бабушка и слышит ли вообще. Она давно перестала реагировать на вопросы и только морщилась и мычала невпопад, а может, так она разговаривала с собой или с кем-то в своих снах, в которых она теперь пребывала большую часть суток.
Юра посмотрел на часы. Через полчаса придет мать, чтобы перевернуть бабушку на бок. Теперь он знал, что ему делать, и времени было предостаточно.
– Ты знаешь, баб, ко мне тут сегодня вдруг подошел Умник, весь бледный, с кругами под глазами, как будто всю ночь задачки решал. Его вообще-то Игорь Гладков зовут, но все его Умником называют, он у нас гениальный математик, честь школы. Он в девятом учится, в одном классе с Верой Ковалевой. Я тебе про нее потом расскажу…
Бабушка задышала ровнее и закрыла глаза. Из угла рта у нее текла слюна. Юра вытер ей рот платком и наклонился поближе, чтобы ей было лучше слышно.
Умник сильно нервничал. Он даже стал немного заикаться, когда во второй раз сказал в спину Юры, что им надо поговорить. Но когда тот оглянулся, то Умник смотрел ему прямо в глаза. Юра бросил взгляд на часы и сказал, что у него есть три минуты. Умник странно хмыкнул, перекосив лицо, видимо, от нервов, и кивнул головой в сторону окна. Черные форменные брюки на нем были слишком короткие, на ногах – стариковские домашние тапочки. Пока они шли к окну, он молчал. Юра прислонился спиной к подоконнику и опять посмотрел на часы, а потом на Умника. Тот же вдруг повернул голову в сторону и сказал, чтобы Юра оставил в покое Веру Ковалеву. Юра сначала подумал, что ослышался. Но Умник, опять глядя Юре в глаза, повторил слово в слово, чтобы он, Юра Симм, не трогал Веру Ковалеву, потому что у нее нежное сердце и она этого не выдержит. Так и сказал, на одном дыхании, а потом уже стал дух переводить. Ведь Умник не привык так много говорить, он предпочитал думать.
Юра так удивился, что даже не сразу послал его. Особенно поразило его то, как Умник выразился про Верино сердце. Ему вдруг стало весело.
– Я что-то не совсем понял, – сказал он. – Так какое у Веры Ковалевой сердце, ты говоришь?
Он уже забыл про время и с любопытством смотрел на Умника, который, не меняя интонации, без запинки дословно повторил все от начала до конца, будто вызубрил эту фразу наизусть.
– Нежное, значит. А ты откуда знаешь? Ты что, трогал его, вернее, ее?
Тут Умник покраснел, как будто Юра спросил что-то неприличное. Он покачал головой и посмотрел под ноги. Юра, сдерживая смех, разглядывал коричневые войлочные тапочки Умника.
– Трогал, трогал, раз так уверен. Смотри, какой ты прыткий, кто бы мог подумать. Я думал, у тебя одни задачки в голове, а ты, оказывается… ну молодец.
Юра похлопал Умника по плечу и задумался.
– Но как член комитета комсомола и старший товарищ, я не имею права промолчать об одном твоем недостатке. Сердце Веры – не твоя собственность. Она вправе распоряжаться им, как хочет. Не забывай, что мы живем в самой свободной стране в мире. Твое заявление сильно отдает эгоизмом и собственническим инстинктом. А это, между прочим, буржуазные пороки, принципиально чуждые нашему обществу. Мы же хотим дышать вольно. И я, и Вера, и ты.
Юре стало еще смешнее. Он видел, что Умник совершенно не ожидал такого поворота. Он вообще ничего не ожидал, этот наивный придурок, только выучил наизусть свою дурацкую фразу и сразу почувствовал себя героем, защитником прекрасной дамы. Юра, конечно, просто мог послать его подальше, но это было бы скучно. Поэтому ему вдруг захотелось унизить Умника с его короткими петушиными штанами с пузырями на коленях, стариковскими тапочками и длинной челкой, прикрывавшей прыщавый лоб.
– И вообще, я, может, тоже романтик, хотя и в джинсах. А ты думаешь, романтики только в старых брюках и в дедушкиных тапочках обязаны ходить? – Он выразительно посмотрел на ноги Умника, выдержал паузу, как он всегда делал перед очередной риторической фразой, выступая на комсомольских собраниях, и затем продолжил: – Вот ты, оказывается, все знаешь про ее сердце. А я, между прочим, нет, и мне, между прочим, тоже очень интересно, какое оно по степени нежности. Мы же материалисты, и чувственный опыт для нас – это главный источник познания. Так что не будь эгоистом, друг.
Умник пытался еще что-то сказать, но как раз в этот момент Юре в голову пришла блестящая мысль
– Ну ладно, слушай. На большой перемене на этом же месте спросим у Веры, с кем она в воскресенье пойдет в кино. Со мной или с тобой. А теперь отчаливай. А то я на физру опоздаю.
Больше Юра Умника не видел. Где-то около столовой промелькнула Вера – и сразу исчезла. Он не стал ее искать на виду у всей школы. Зачем лишние разговоры? У него был ее телефон, если что, позвонит. Потом он вспомнил, что говорил ему Умник в конце разговора. Он все тупо повторял, что Вера не такая, как все, и зачем она нужна ему, если он и так может менять девочек, как перчатки.
– Представляешь, бабушка, как перчатки. А я и не знал, что я такой. Вот какой у тебя внук. А Вера… я тебе про нее обещал рассказать. Она недавно подстриглась. Я вообще-то ее не сразу заметил, она новенькая. И какая-то не такая, это Умник правильно сказал. Она…
Юра посмотрел на бабушку. Рот у нее был сухой, и дышала она ровно, а глаза были все так же полуоткрыты.
– Она… – повторил Юра и замолчал, а потом встал и подошел к окну. На улице было темно, а как еще может быть в ноябре? Бабушкино окно выходило во двор, а там вообще чернота. Где-то подвывала собака, но как-то робко, будто стеснялась, ей явно не хватало луны, чтобы разойтись инстинктом. Маячили силуэты, алкаши конечно, бутылки ищут, им свет не нужен, у них на это нюх. Завтра с утра, как бледные часовые, будут стоять с авоськами в руках у подвала, где принимают стеклотару, чтоб побыстрее опохмелиться. Кто-то, правда, шел вполне целенаправленно, таким шагом обычно ведро выносят. И правда, загремела крышка контейнера.
