– Видеть-то видишь, Ковалева, но не осознаёшь, – сказал Петров. – Меня не обманешь. У меня на это дело чутье. Вот ты у меня сейчас повернешься на сто восемьдесят градусов и шагом марш домой. Там ты все прочувствуешь, сделаешь соответствующие выводы, а перед следующим вечером сначала зайдешь ко мне лично в кабинет. Все, вольно, разрешите откланяться.
Петров махнул Тихоновой, что свободна, и широким жестом указал Вере на дверь. Сам же довел ее до выхода, чтобы не вздумала спрятаться по дороге в туалете и тайком вернуться в зал.
Вера разрыдалась уже на улице. Так и прорыдала до самого дома. Около гостиницы за ней увязался какой-то мужик в белом плаще, финн или швед, но, увидев ее лицо, сразу слинял. Слава богу, отца дома не было. Он пришел минут через десять от своей бабы и, увидев ее зареванное лицо, спросил, в чем дело. Вера ответила, чтобы отцепился, а отец поморщился и сказал, что у нее одни тряпки на уме и что надо быть выше всего этого, при этом он стал тыкать пальцем вверх. От него, как всегда, несло алкоголем.
– Да, именно, всего этого, на что вы все молитесь. – Теперь он пошел описывать руками круги в воздухе. – Ну молодежь пошла. Ты, Верка, не дури, учись, а то потом поздно будет. Давай-давай, не зря ж я тебя в английскую школу перевел. У тебя еще вся жизнь впереди, между прочим. Успеешь наплясаться. Вот и я говорю, жить надо другими, как это, моральными, ценностями.
Дальше она слушать этот бред не стала. Только огрызнулась, что, между прочим, сама себя перевела в английскую школу, но он уже и не слушал; пошла к себе и села на кровать. Всхлипнула пару раз, переживая унижение, а потом разозлилась и заволновалась. Слезы сразу высохли. С кем будет танцевать или уже танцует Юра Симм из 10 «Б», мечта всех девочек английской школы? С Чернышевой, которая уже с прошлого лета не была девушкой? С Олькой Лебедевой? У этой мать работала на складе и шикарно ее одевала. Или с хорошенькой, пушистенькой, как котенок, Леной Зонтовой, которая в последнее время так и липла к нему?
На прошлом новогоднем вечере Юра на глазах у всей школы пригласил Веру танцевать в самом начале, когда все еще жались по стенкам. Медленно пересек зал, остановился перед ней и поклонился. Она еще не успела опомниться, как он взял ее за руку и вывел на середину зала. Вера поверила своему счастью, только когда увидела оскорбленные лица девчонок. Некоторые, вроде Оли Лебедевой и Лены Зонтовой, смотрели на нее с возмущением. До ненависти не снисходили.
А Вера качалась по сладким волнам «Отеля Калифорнии», повернув голову налево, чтобы Юра не увидел прыщик с правой стороны носа, с которым она сегодня тщетно боролась весь день. Но настоящее чудо было еще впереди. Когда последние звуки «Калифорнии» уже таяли в воздухе и Вера, замирая сердцем, предвкушала, как она сейчас, озаренная славой, красотой и недосягаемостью Юры Симма, пойдет обратно к своему месту, легко и небрежно, как и положено избраннице короля школы, Юра приблизил губы к ее уху и что-то зашептал. Она так ошалела, что сначала даже не поняла, что он хочет танцевать с ней до конца вечера.
Жаркий шепот Симма опять зашуршал у нее в ухе, так же приятно и странно щекоча внутренности, как будто все это происходило с ней прямо сейчас, в их двухкомнатной хрущевке. Вера потянулась и взяла с полки зеркало. Изучая себя, подумала, что пора подкоротить челку. Нет, брови она пока выщипывать не будет. А вот волосы надо опять чуть подкрасить фиолетовым. Вера вытянула дудочкой припухшие губы, чуть прищурила глаза и просидела так, пока не занемела рука с зеркалом.
Уже потом она узнала, что Юра пришел на вечер позже, когда началась светомузыка. Протанцевал танец с Чернышевой, а потом исчез вместе с компанией Леши Коломийцева. И что ему понадобилось от этого Коломийцева, который дружил со всей местной шпаной? Он и учился-то в простом классе, с часом английского в неделю, а в их школу попал по месту жительства. После девятого класса его таки выгнали из школы, чтобы не позорил. Теперь он, наверно, в ПТУ пошел, на слесаря-водопроводчика.
Никто потом не рассказал Вере, что ее весь вечер искал Игорь Гладков по прозвищу Умник, Верин одноклассник и чемпион всех городских и республиканских олимпиад по математике. Не рассказали не потому, что хотели скрыть, а просто потому, что не заметили. Никто никогда не замечал Умника вне математики.
А Умник замечал все. Все замечать – это преимущество некрасивых, и Умник беззастенчиво пользовался им. Ему иногда даже самому становилось страшно, что он видел то, чего другим и в голову не могло прийти. К тому же его не воспринимали всерьез, а поэтому, хотя он и не входил ни в какие компании, никого особо не сдерживало его присутствие – ни в физкультурной раздевалке, ни в туалете, ни в заляпанных и засранных закоулках и подвалах, где иногда собирались мальчишки после школы и куда, кроме алкашей, не заглядывали взрослые.
Там они курили, а иногда и выпивали, обсуждая девчонок, учителей, школу, впавшего в полный маразм Брежнева и хвастаясь своими победами и заработками родителей. Умнику, если тот случайно оказывался рядом, не предлагали ни покурить, ни выпить. Умник не вписывался в их жизнь – не в школьную, конечно, где он решал им задачки на контрольных, а в ту, настоящую, которую они, дрожа от нетерпения, предчувствовали всеми своими внутренностями, жилами, нервами. Подпирая одной ногой грязную стену, сплевывая и отпуская крепкие словечки, они не замечали ни лихорадочного блеска своих глаз, ни сжатых кулаков, готовых дать по зубам кому угодно, ни странного, почти волчьего оскала, когда ржали над кем-нибудь, разевая хриплые пасти.
А Умник с недоумением, а иногда с ужасом замечал, как даже в самых отъявленных, еще пухловатых маменькиных сыночках просыпалось что-то звериное, как что-то безжалостное и в то же время раболепное звучало в мелковатом смешке, которым они привечали шутки лидеров, вроде Леши Коломийцева. Ему казалось, что он один видит это, а значит, этого не видит никто – ведь Умника не существовало в природе внешкольных, внематематических пространств накуренных, полутемных подвалов, как на евклидовой плоскости не существовало второй параллельной прямой, которую можно было провести через точку, не лежащую на данной.
Игорь Гладков проявлялся только во время контрольных по алгебре и геометрии. Он легко и охотно выполнял предназначенную ему в классе роль Умника. За пятнадцать минут решив все задачи, остальные тридцать он строчил шпаргалки и рассылал их по классу. Все настолько привыкли к этому, что после урока его уже давно перестали грубовато хлопать по плечу. А Умник и не ждал никакой благодарности. Он просто считал, что знание принадлежит всем людям, независимо от того, умеют они им пользоваться или нет. И потом, ведь талант к математике не был его личной заслугой, и поэтому он должен был помогать обделенным, щедро делясь им. В этом смысле ему нравилась формула коммунизма «от каждого по способностям, каждому по потребностям». В ней заключалась высшая справедливость, и Умник втайне гордился тем, что хотя бы и косвенно помогает реализовать этот принцип. Таким образом, та внематематическая жизнь, которая беспрерывно воспроизводила себя по законам, понятным, казалось, всем, кроме него, на какое-то время приобретала ясность и смысл и даже как-то облагораживалась.
