– Это, что ли?
Когда Бухгалтер трясущимися руками разгладил комок, то увидел, что бумага совершенно чистая, без единой буковки.
– Ну ладно, хватит, – сказал Комиссар. – Тебе нужна помощь, Бухгалтер, и мы ее окажем. Видишь, какая со мной спецкоманда. А вот подпись твоя больше никому нахер не нужна. Ты же у нас чокнулся, а подпись психически неадекватного так же, как и все его заявления… ими только задницу подтирать, усек?
Он кивнул команде и вышел. Когда за ним захлопнулась дверь, мужчины в белых халатах обступили койку со всех сторон. Двое схватили Бухгалтера за руки и за ноги; кто-то сорвал с него рубашку и, морщась, стал ощупывать тело крепкими пальцами в резиновых перчатках; кто-то стащил штаны и начал давить на живот. Еще кто-то наклонился над ним со шприцом, одновременно он почувствовал, как другие резиновые пальцы разжимают ему рот. Он замычал и укусил скользкий палец. Его так двинули по подбородку, что у него посыпались искры из глаз. Он заорал еще громче и стал вырываться.
– Не прикасайтесь ко мне, сволочи, негодяи, убирайтесь отсюда, уберите свои грязные лапы!
Спецкоманда молчала, терзая его тело, пока кто-то из них не бросил:
– Бритву давай.
Ему сбрили бороду и наголо побрили, надавив на горло, чтобы не брыкался, а потом раздели донага, положили на пол и стали бить.
– Поаккуратнее давай – печень, почки, селезенка, по яйцам бей, чтоб все по порядку… – слышал он, теряя сознание от нестерпимой боли в правом боку.
…Бухгалтера разбудила тишина. Он приподнял голову и увидел, что его оставили лежать на полу. Он пошарил вокруг, но не нашел своей одежды. Пощупав голову, он посмотрел на пальцы – кровь. Тут до него дошло, что его не перенесли в изолятор, он все время слышал это слово, пока его били, и больше, чем умереть, боялся оказаться в другом месте. Он так обрадовался, что его оставили в тридцать девятой, что забыл про ярость. Еще он подумал, что ведь ненавидеть можно только людей, и это навело его на другие, более важные мысли. Он знал, что спецкоманда скоро опять завалится сюда, а потом еще раз и еще, пока он не умрет под их резиновыми пальцами и начищенными до блеска сапогами, голый, бессильный, мокрый от крови, слез и соплей.
С трудом перевалившись на живот, Бухгалтер стал ползать по полу, шаря по нему руками. Ничего. Вдруг что-то блеснуло в его памяти и, приподнявшись на колени, он засунул руку под матрас соседа, на котором ночью сидел Великий Зодчий. Кожу охладил металл, и он вытащил небольшой нож с костяной рукояткой и чуть изогнутым к острию лезвием.
– Я же говорил, что он был здесь, это у тебя самого от крови крыша поехала, – сказал он Комиссару и ухмыльнулся во весь рот.
Бухгалтер вскарабкался на койку и лег на спину, с любопытством разглядывая нож, похоже, самодельный. Он потер пальцем медные накладки, прошелся по долам. Интересно, они служат для стока крови или чтобы облегчить клинок? Вдруг он нахмурился, поняв, что надо торопиться. Ведь спецкоманда могла ввалиться в любую минуту. Прикрыв глаза, он сразу увидел жену, словно она ждала его. В ее глазах вспыхивали те самые, его любимые золотистые искорки. Теперь он знал, что она тогда, подходя к забору, протягивала ему в руке, которую сначала прятала за спиной. И что говорила ему, утешая и снимая с него вину: «Мы будем жить, несмотря ни на что, мы будем жить».
Бухгалтер играючи провел пальцами по изгибу ножа, приветствуя смерть, а потом, не раздумывая, поднял ногу и с силой быстро чиркнул себя под коленом и сразу же проделал то же самое под другим. Из-за боли в боку он почти ничего не почувствовал. Она же заглушила и следующую боль, когда он перерезал запястья. Выпав из руки, нож, звеня, покатился по полу. Бухгалтер не стал поднимать голову, боясь, что при виде крови потеряет сознание, а оно было еще нужно ему, но с благодарностью чувствовал, как она вытекает из его тела, взамен даря свободу.
Он закрыл глаза и погрузился в мрак. Он чувствовал, как легчает тело, избавляясь от страха и печали. Потом темнота, окутавшая мир, стала светлеть, расходиться, растворяться и таять, возвращая земле краски, и он увидел реку. Она скользила по зеленой долине, отражая в себе солнце и небо. Сначала Бухгалтер решил, что эта была их речка, но слишком извилисто было ее русло, слишком глубоки и искристы светлые воды и широки берега. Там, где Нипега, а это могла быть только она, прекраснейшая река его страны, еще сливалась с небом, замаячила белая точка. Увеличиваясь, точка приближалась к нему, и уже скоро он разглядел байдарку, такую же белую, как и облака, проплывающие над рекой. В байдарке сидел его сын, чуть повзрослевший, с серьезным, сосредоточенным лицом. Упрямо сжав губы и чуть нахмурив брови, он плавными и равномерными полукругами рассекал веслом лучистый воздух, точь-в-точь, как учил его отец.
