"Запишите. Имя мое - Танхум Фишман. Приехал в страну из Каменец-Подольского в 1921 году. Записали? Возраст - восемьдесят с плюсом. Трое детей. Восемь внуков. Первое место поселения - пески Тель-Авива. В палатке британского образца времен Первой мировой войны.
Что за удивительные пески были на месте теперешнего Тель-Авива, океан белых, чистых песков! Не было домов. Не было улиц. Были мечты. Были идеалы. Не было Сохнута, министерства абсорбции, министерства строительства. Ничего тогда не раздавали, ничего не делили. Приезжали, чтобы давать, - давать, а не брать. Приплывали с одним чемоданчиком, сходили в яффском порту, ехали в повозке до палаточного лагеря. Ответственный мне сказал: "Походи между палаток. Где найдешь свободное место, там и располагайся".
Покупал хлеб, коробку сардин, два помидора, три апельсина - еду на весь день. Никто не жаловался, даже если бы и хотел пожаловаться, - некому. Это были прекрасные дни. Тяжелые дни. Но была и радость, удовлетворение, любовь. Что вы знаете о любви? Что вы знаете о том, как сидели ночами возле моря, на вершине песчаной дюны - вокруг ни души. Только песок и крики лисиц. И сверху звезды, луна, роса падает на волосы девушки, прекрасные запахи поднимаются с земли, и проходило немало дней, прежде чем ты брал ее руку в свою. Не как сегодня. Еще не узнал фамилию девушки, а ты уже в ее постели.
Была нежность. Деликатность. Не стояли посреди улицы, не целовались на виду у всех. Конечно, и тогда целовались, и тогда были красивые девушки, очень красивые, но не было киосков, где продают журналы с фотографиями девушек, - простите меня, - у которых всё, что можно, вывалено наружу. И поверьте, даже тогда было у девушек, на что поглядеть, и глядели, но не делали из этого карнавала.
Наркотики! Кто знал тогда о наркотиках? Не кололись и не нюхали. Нюхали нарциссы, цветы акаций, запахи апельсиновых садов Яффы и Рамат-Гана. Даже дискотек тогда не было, - кому они нужны? Пески были у нас. Чистые пески, и небо, и звезды, любовь в сердце и вера в друга. Вечером, после тяжелой работы, бывало, сидим на песке и поем песни. Ребята играли на мандолине, на балалайке и гитаре; танцевали польку, краковяк -танцы, что прямо из сердца шли в ноги. Там, на песках, были мои самые прекрасные дни в Эрец Исраэль.
Работал с нами прекрасный парень, чудак - звали его Мишка. Был у него голос, удивительный голос, и когда он пел песни, у всех были мокрые глаза. Ох, Мишка, Мишка! Поет, бывало, и подыгрывает себе на балалайке или на домбре. Домбра. Что-то вроде гитары с животом, - где вы увидите сегодня подобное? Ее струны не играли, они плакали. И когда Мишка пел и играл на домбре, все сидели с закрытыми глазами, кузнечики переставали трещать, арабские собаки не лаяли - весь мир молчал и слушал. И если есть на свете Бог, то и Он прекращал все дела и слушал Мишку. Я не знаю, что Мишка сделал плохого Богу, но в двадцать девятом году, во время беспорядков, арабы убили Мишку.
Вот так, дорогой. Что было, того не вернешь. У меня всё есть сегодня, только Соня-жена умерла три года назад. Есть квартира. Холодильник. Кондиционер. Ванная, как в журнале. Даже биде есть у меня, в нем я стираю свои носки.
Запишите: Танхум Фишман. Каменец-Подольский. Приехал в пески Тель-Авива в двадцать первом году. Жил в палатке, работал в апельсиновых садах, был шофером, руководителем работ на стройке, сержантом в английской армии во Вторую мировую войну, участвовал в больших сражениях. Сейчас на пенсии. Готов поменять квартиру с холодильником, ванной и биде на палаточный лагерь в песках. Чтобы были те люди, тех времен, с их идеалами, и чтобы был Мишка, чудак Мишка, что пел песни и подыгрывал себе на домбре и на балалайке."
2
Х. Вейцман (из воспоминаний 1918 года): "Тель-Авив в то время был маленьким прибрежным городком, насчитывавшим, быть может, сотню зданий и несколько сот жителей. Это было тихое, почти пустынное место, затерянное среди песчаных дюн, но не лишенное привлекательности, - несмотря на то, что в течение последних четырех лет городок был отрезан от всего света и пострадал от турецкой оккупации."
Г. Меир (1921 год):
"Во время войны турки выслали из Тель-Авива всё его население. Но к тому времени, как мы приехали, там уже. начался настоящий строительный бум. Некоторые части города. были и в самом деле очень красивы: ряды чистеньких домиков - каждый с собственным садом - выстроились на мощеных улицах, обсаженных деревьями... Но иные районы казались построенными без всякого плана, незаконченными и ужасно запущенными.
Тель-Авив, хотя ему было всего 12 лет, быстро двигался к самоуправлению. Как раз в это время британские власти дали разрешение городу собирать налоги за дома и фабрики, а также иметь собственную систему водоснабжения. Тюрьмы, правда, Тель-Авив еще не имел: много лет прошло, пока появилась тюрьма, но зато в городе была собственная, еврейская полиция - 25 человек, которой все чрезвычайно гордились.
Главная улица, названная именем Теодора Герцля, с одного конца заканчивалась гимназией "Герцлия"... Были еще несколько улиц, маленький "деловой центр" и водокачка, у подножия которой собиралась молодежь. Пассажиров перевозили небольшие автобусы да повозки, запряженные лошадьми, а мэр Тель-Авива Меир Дизенгоф ездил по городу верхом на великолепной белой лошади."
Улицы Тель-Авива носили имена М. Монтефиоре, Т. Герцля, Иегуды Галеви; дети учились в гимназии "Герцлия", где все предметы преподавали на иврите; в городе уже планировали здания гостиниц, Большой синагоги, больницы и муниципалитета. В магазинах Тель-Авива можно было купить среди прочего познавательные игры для детей - "Путешествие по Эрец Исраэль", кубики "Алеф-Бет" с буквами алфавита языка иврит, лото с изображением растений Эрец Исраэль, игры с фотографиями известных писателей и перечнем их произведениий, прочее и прочее.
В центре города существовало ателье Авраама Соскина, которого называли "фотографом малого Тель-Авива". За долгие годы своей работы Соскин сделал более 20 000 портретов на стеклянных пластинках, не считая огромного количества фотографий, запечатлевших исторические события. Одно из них - 11 апреля 1909 года, когда Соскин сфотографировал группу людей на песчаной дюне, проводивших жеребьевку первых участков для строительства будущего Тель-Авива.
1925 год (из журналистского очерка): "Тель-Авив - город "с иголочки", в котором всё только строится, но ничто еще не разрушается... Молодежь из России легко узнать по лицам и по костюму: они привезли сюда не только вышитые по вороту рубашки и заломленные на ухо картузы, но даже высокие сапоги. Удивительно красивы сефарды, особенно женские лица; на каждом шагу можно встретить библейские черты Ревекки, Рахели и Деборы. Вижу бухарских евреев. Узнаю горских евреев, высоких ростом, широкоплечих, похожих на лезгин, бывших своих соседей. А вот и аравийские евреи, йемениты, которые в течение веков были отделены мусульманским кольцом от остального мира. Родители приехали сюда со всех концов света и говорят на десятках языков, но второе поколение говорит уже на иврите, а иногда только на нем."
На праздник Пурим приезжали в Тель-Авив жители из еврейских поселений; улицы украшали гирляндами и бумажными фонариками, по ним проходило праздничное шествие в карнавальных костюмах; выбирали королеву красоты - царицу Эстер. Тамара Беркович, внучка писателя Шолом-Алейхема (из воспоминаний 1931 года): "Здесь каждый знает каждого. Люди приходят к друзьям без предварительного уведомления. Не запирают двери - у них почти нет воров." - "Праздник Пурим продолжался четыре дня и четыре ночи. По окончании праздника состоялся бал под названием "Избыток энергии". Танцевали до пяти часов утра, а затем пошли в кафе, открытое всю ночь."
