Продолжая спор с Александром Солженицыным в одном из последних интервью, Дьяков говорит: «Кривить душой я не могу…
Находясь в лагере, я, в отличие от Солженицына, наряду с негодяями встречал людей, не потерявших веру в силу ленинской правды, в конечное торжество социальной справедливости… Солженицын же все видел в черном свете».
К сожалению, не устоял перед «обаянием» и напором органов и критикуемый Дьяковым-«Дятлом» автор «Одного дня Ивана Денисовича» нобелевский лауреат Александр Исаевич Солженицын. Он, как и Дьяков, также был лагерным стукачом и подписывал свои доносы псевдонимом «Ветров». Стало известно донесение «Ветрова» органам — так называемый «экибастузский донос», который помог властям жестоко подавить в самом зародыше восстание украинских националистов в лагере в Экибастузе (Казахстан).
Документы из личного дела «Ветрова», как и других агентов, хранились в архиве КГБ, и их наличие должно было бы сделать лауреата Нобелевской премии и «совесть русской нации» более покладистым и управляемым. Но Александр Исаевич «закачался в оглоблях», и один, видимо наиболее ценный документ, было решено довести до сведения общественности. Сотрудники КГБ разрешили скопировать его двум журналистам — чеху Томашу Ржезачу и немцу Франку Арнау. В «Военно-историческом журнале» №12 за 1990 год на стр. 75 представлена фотокопия этого любопытного документа. Вот его полный и точный текст.
«Сов. секретно. Донесение с/о (секретный осведомитель. — В.И.) от 20/1 52 г.».
«В свое время мне удалось, по вашему заданию, сблизиться с Иваном Мегелем. Сегодня утром Мегель, встретив меня у пошивочной мастерской, полузагадочно сказал: кто был ничем, тот станет всем! Из дальнейшего разговора с Мегелем выяснилось, что 22 января з/к Малкуш, Ковлюченко и Романович собираются поднять восстание. Для этого они уже сколотили надежную группу, в основном, из своих — бандеровцев, припрятали ножи, металлические трубки и доски. Мегель рассказал, что сподвижники Романовича и Малкуша из второго, восьмого и десятого бараков должны разбиться на четыре группы и начать одновременно. Первая группа будет освобождать “своих”. Далее разговор дословно: “Она же займется и стукачами. Всех знаем! Их “кум” для отвода глаз в штрафник затолкал. Одна группа берет штрафник и карцер, а вторая в это время давит службы и краснопогонников. Вот так-то!” Затем Мегель рассказал, что третья и четвертая группы должны блокировать проходную и ворота и отключить запасной электродвижок в зоне. Ранее я уже сообщал, что бывший полковник польской армии Кензирский и военлет Тищенко сумели достать географическую карту Казахстана, расписание движения пассажирских самолетов и собирают деньги. Теперь я окончательно убежден в том, что они раньше знали о готовящемся восстании и, по-видимому, хотят использовать его для побега. Это предположение подтверждается и словами Мегеля: “А полячишко-то, вроде умнее всех хочет быть, ну, посмотрим!” Еще раз напоминаю в отношении моей просьбы обезопасить меня от расправы уголовников, которые в последнее время донимают подозрительными расспросами. Ветров». 20.1.52.
На донесении отчетливо видны служебные пометки. В левом верхнем углу: «Доложено в ГУЛАГ МВД СССР. Усилить наряды охраны автоматчиками. Стожаров». Внизу: «Верно: нач. отдела режима и оперработы Стожаров».
Как выяснилось на судебном процессе оставшихся в живых «заговорщиков», на самом деле заключенные лагеря «Песчаный», что расположен под Карагандой, намеревались 22 января 1952 года обратиться к руководству лагеря с просьбой об улучшении режима содержания. Но из-за доноса Солженицына-«Ветрова» они были встречены автоматными очередями. Многие из них были убиты, выжившие получили по 25 лет заключения. Представляют интерес воспоминания сидевшего в Оеоблаге с Солженицыным за измену Родине и реабилитированного Н.С. Хрущевым Леонида Самутина
[35].
Он сообщает, что свидетель Иван Мегель, который чересчур «разоткровенничался» перед «Ветровым», зная наверняка, что об этом будет донесено начальству и, очевидно, преследуя какие-то свои цели, к примеру, месть за притеснения трем «бендеровцам» — Малкушу, Ковлюченко и Романовичу, был убит под шумок прицельным выстрелом в голову, так как представлял опасность для разоблачения секретного осведомителя Солженицына. «Информант Иван (Мегель) был убит прицельным выстрелом в голову. Это был применявшийся в лагерях метод устранения людей, которые могли быть опасными для секретных осведомителей лагерного руководства»
.
Подлинность доноса Солженицына была декларирована немецким криминологом Франком Арнау, однако официально не установлена. Сам Солженицын признает, что под давлением дал письменное согласие на сотрудничество с лагерной администрацией и взял на себя обязательства доносить о готовящихся побегах заключенных, но утверждает, что до реального сотрудничества дело не дошло: «…Так и обошлось. Ни разу больше мне не пришлось подписаться «Ветров». Но и сегодня я поеживаюсь, встречая эту фамилию»
.
Недоброжелатели Александра Исаевича считают, что лишь после согласия стать «Ветровым» его перевели в привилегированный спецлагерь, в котором содержались специалисты, занятые секретными научными исследованиями, в так называемую «шарашку». В ту самую «шарашку», которая описана им в романе «В круге первом». Из произведений нобелевского лауреата видно, что больше половины лагерного срока он провел в «шарагах», на кабинетной и неответственной работе, которая в лагере и работой-то не считалась, а остальное время пробыл в прорабах да бригадирах. «Ишачить» собственным горбом ему почти не пришлось. А может быть, в тех условиях по-другому и вести себя было нельзя, и прав был Александр Исаевич, когда писал: «Брат мой! Не осуди тех, кто так попал, кто оказался слаб и подписал лишнее… Не кинь в него камень»
.
«Слабых» в писательской среде оказалось предостаточно. Доносили многие на многих. Так коллеги-писатели доносили в НКВД обо всех «крамольных» высказываниях поэта Сергея Клычкова (1909—1937 гг.): «Тяжело нашим управителям управлять в окружении недовольства. Того и жди неприятностей. Поэтому вся система управления крапленая и нам тоже нужно быть большими шулерами, чтобы понимать этот крап, не ошибиться, правильно ходить. Мы не зеваем — ни одного произведения нет без крапа. Но смельчаки не перевелись. Не все бросают бомбы. Есть такие бомбы, которые действуют более сильно, чем взрывчатое вещество, и имеют более разительное значение и более широкий резонанс. Это — слово. Возьмем кого-либо из толпы — выступит и бросит десяток крылатых слов. Да таких, что весь мир услышит, все газеты напечатают. Человек с большой буквы. Скажет такой смельчак — и отправится в ГПУ как яркая иллюстрация новейшей советской конституции. И миссию свою выполнит, и сила ее значительней, чем оружие»… «…Нет, поэзия — такая штука, которую ни Соловками, ни приказами не задушишь. Живы ростки, посеянные нами, — живы. Я знаю, что в народе ходят могучие, растущие…» Видимо предчувствуя грядущие бедствия, Клычков в одном из своих стихотворений писал:
