«СПЕЦСООБЩЕНИЕ Л.П. БЕРИИ И.В. СТАЛИНУ С ПРИЛОЖЕНИЕМ ЗАЯВЛЕНИЯ М.П. ФРИНОВСКОГО 13 апреля 1939 г. № 1048/6. ЦК ВКП(б) товарищу И.В. СТАЛИНУ. При этом направляем заявление арестованного Фриновского от 11.111.39 г. Допрос Фриновского продолжаем. Приложение: по тексту. Народный комиссар внутренних дел Союза ССР БЕРИЯ.
НАРОДНОМУ КОМИССАРУ ВНУТРЕННИХ ДЕЛ СОЮЗА СОВЕТСКИХ СОЦ. РЕСПУБЛИК — КОМИССАРУ ГОСУДАРСТВЕННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ 1 РАНГА: БЕРИЯ Л.П. От арестованного ФРИНОВСКОГО М.П. Заявление «Перехожу к практической вражеской работе, проведенной ЕЖОВЫМ, мною и другими заговорщиками в НКВД. Следственная работа. Следственный аппарат во всех отделах НКВД разделен на «следователей-колольщиков», «колольщиков» и «рядовых» следователей. Что из себя представляли эти группы и кто они? «Следователи-колольщики» были подобраны в основном из заговорщиков или скомпрометированных лиц, бесконтрольно применяли избиение арестованных, в кратчайший срок добивались «показаний» и умели грамотно, красочно составлять протоколы. К такой категории людей относились: НИКОЛАЕВ, АГАС, УШАКОВ, ЛИСТЕНГУРТ, ЕВГЕНЬЕВ, ЖУПАХИН, МИНАЕВ, ДАВЫДОВ, АЛЬТМАН, ГЕЙМАН, ЛИТВИН, ЛЕПЛЕВСКИИ, КАРЕЛИН, КЕРЗОН, ЯМНИЦКИЙ и другие. Так как количество сознающихся арестованных при таких методах допроса изо дня в день возрастало и нужда в следователях, умеющих составлять протоколы, была большая, так называемые «следователи-колольщики» стали, каждый при себе, создавать группы просто «колольщиков». Группа «колольщиков» состояла из технических работников. Люди эти не знали материалов на подследственного, а посылались в Лефортово, вызывали арестованного и приступали к его избиению. Избиение продолжалось до момента, когда подследственный давал согласие на дачу показания.
Остальной следовательский состав занимался допросом менее серьезных арестованных, был предоставлен самому себе, никем не руководился. Дальнейший процесс следствия заключался в следующем: следователь вел допрос и вместо протокола составлял заметки. После нескольких таких допросов следователем составлялся черновик протокола, который шел на «корректировку» начальнику соответствующего отдела, а от него еще не подписанным — на «просмотр» быв. народному комиссару ЕЖОВУ и в редких случаях — ко мне. ЕЖОВ просматривал протокол, вносил изменения, дополнения. В большинстве случаев арестованные не соглашались с редакцией протокола и заявляли, что они на следствии этого не говорили, и отказывались от подписи. Тогда следователи напоминали арестованному о «колольщиках», и подследственный подписывал протокол.
«Корректировку» и «редактирование» протоколов, в большинстве случаев, ЕЖОВ производил, не видя в глаза арестованных, а если и видел, то при мимолетных обходах камер или следственных кабинетов. При таких методах следствия подсказывались фамилии. По-моему, скажу правду, если, обобщая, заявлю, что очень часто показания давали следователи, а не подследственные. Знало ли об этом руководство наркомата, т. е. я и ЕЖОВ? — Знали. Как реагировали? Честно — никак, а ЕЖОВ даже это поощрял. Никто не разбирался — к кому применяется физическое воздействие. А так как большинство из лиц, пользующихся этим методом, были врагами — заговорщиками, то ясно шли оговоры, брались ложные показания и арестовывались и расстреливались оклеветанные врагами из числа арестованных и врагами — следователями невинные люди. Настоящее следствие смазывалось… Сознательно проводимая ЕЖОВЫМ неприкрытая линия на фальсифицирование материалов следствия о подготовке против него террористических актов дошла до того, что угодливые следователи из числа «колольщиков» постоянно добивались «признания» арестованных о мнимой подготовке террористических актов против ЕЖОВА» (13).
О правилах ведения следствия в МГБ СССР в послевоенную бытность Абакумова министром свидетельствуют выдержки из его доклада Сталину в 1947 г.: «…4. При допросе арестованного следователь стремится добиться получения от него правдивых и откровенных показаний, имея в виду не только установление вины самого арестованного, но и разоблачение всех его преступных связей, а также лиц, направлявших его преступную деятельность, и их вражеские замыслы… Когда арестованный не дает откровенных показаний и увертывается от прямых и правдивых ответов на поставленные вопросы, следователь, в целях нажима на арестованного, использует имеющиеся в распоряжении органов МГБ компрометирующие данные из прошлой жизни и деятельности арестованного, которые последний скрывает. Иногда, для того чтобы перехитрить арестованного и создать у него впечатление, что органам МГБ все известно о нем, следователь напоминает арестованному отдельные интимные подробности из его личной жизни, пороки, которые он скрывает от окружающих, и др… 7. В отношении арестованных, которые упорно сопротивляются требованиям следствия, ведут себя провокационно и всякими способами стараются затянуть следствие либо сбить его с правильного пути, применяются строгие меры режима содержания под стражей. К этим мерам относятся: а) перевод в тюрьму с более жестким режимом, где сокращены часы сна и ухудшено содержание арестованного в смысле питания и других бытовых нужд; б) помещение в одиночную камеру; в) лишение прогулок, продуктовых передач и права чтения книг; г) водворение в карцер сроком до 20 суток. Примечание: в карцере, кроме привинченного к полу табурета и койки без постельных принадлежностей, другого оборудования не имеется; койка для сна предоставляется на 6 часов в сутки; заключенным, содержащимся в карцере, выдается на сутки только 300 гр. хлеба и кипяток и один раз в 3 дня горячая пища; курение в карцере запрещено. 8. В отношении изобличенных следствием шпионов, диверсантов, террористов и других активных врагов советского народа, которые нагло отказываются выдать своих сообщников и не дают показаний о своей преступной деятельности, органы МГБ, в соответствии с указанием ЦК ВКП(б) от 10 января 1939 г., применяют меры физического воздействия… 9. В целях проверки искренности поведения арестованных на следствии, правдоподобности их показаний и для более полного разоблачения их практикуется подсада в камеру к арестованным агентов МГБ и организуется техника секретного подслушивания в камере…» (14).
На второй ступени пирамиды руководители ВЧК-ОГПУ-НКВД и Ревтрибуналов с учетом директив вождей распределяли по регионам «квоты» на казни, определяли признаки, по которым производить отбор жертв и устанавливали упрощенные процедуры следствия, суда и казней. Руководители республиканских и областных органов ВЧК-ОГПУ-НКВД, судьи и прокуроры определяли круг конкретных обвиняемых, организовывали работу следователей и палачей, выносили приговоры о смертной казни и следили за «соблюдением соцзаконности». По должности большинство из них были обязаны лично присутствовать при казнях, а многие и сами выступали в роли «исполнителей». С момента образования ЧК казни проводились практически в каждом городе и уезде. Это подтверждается документами Особой следственной комиссии по расследованию злодеяний большевиков, в которых приводятся многочисленные факты кровавых преступлений в Пятигорске, Ставрополе, Таганроге, Армавире, Харькове, Ростове-на-Дону, Луганске, Воронеже, Чернигове и многих других населенных пунктах (15). В крупных городах создавалось по нескольку «чрезвычаек» (губернские, районные, железнодорожные, морские, особых отделов и т. д.) со своими убойными застенками и палачами.
Разветвленная палаческая инфраструктура, включающая расстрельные подвалы, полигоны и места массовых захоронений, была в распоряжении карательных органов и в конце 1930-х гг. прошлого века. К настоящему времени на территории бывшего СССР Обществом «Мемориал» установлены сотни мест расстрелов и массовых захоронений жертв террора. Однако выявлена и отмечена памятными знаками лишь малая их часть. Из-за принятого в НКВД режима секретности многие места расстрелов и захоронений до сих пор неизвестны. Со временем тысячи кладбищ превратились в пустыри, распаханы, заросли лесом или застроены. До сих пор миллионы людей не знают, где погребены их родители, деды и прадеды. Наибольшая нагрузка на палачей и похоронные команды была в районе крупных городов. Так в Москве и Московской области документально установлены пять мест массовых захоронений. В 1921–1926 гг. расстрелянных хоронили на кладбище Яузской больницы, подведомственной органам госбезопасности, а в 1926–1935 гг. — на Ваганьковском кладбище. С 1934 г. до 1950-х гг. казненных кремировали в Донском крематории, и их прах захоронен на кладбище крематория.
