Возможно, Соловьев прав. Но ведь, чтобы учиться, доучиваться, воспитывать и довоспитывать себя, нужно видеть цель, ради которой стараешься. А, учитывая цельность характера, которым обладал юный государь, можно быть уверенным — целью его были не одни забавы. Может быть, желания и мечты Петра еще не были оформлены в четко поставленные задачи, скорее всего, так оно и есть. Но он уже имел представление о том, какую страну получил в наследство от предков и их предшественников, и какой он ее хотел бы видеть.
Иностранных обычаев не вводить!
В ту же пору, в пору своей нелегкой юности, государь Петр Алексеевич заложил основы будущего противостояния своего с теми, кто так и не смог принять его идей и реформ. Внутренних врагов, врагов в самой России он стал наживать с того момента, как начал активное и упрямое общение с иностранцами.
О том, что таковое общение было и до него, мы с вами уже убедились. Активно пользовались услугами иностранцев и Михаил Федорович Романов, и тишайший Алексей Михайлович, и Федор Алексеевич. Иностранные мастера, ученые, медики, офицеры. И никто не видел в этом ничего дурного! Даже среди историков-славянофилов практически нет таких, которые бы упрекали в «преклонении перед Западом» предшественников Петра.
О Софье Алексеевне и говорить нечего. Надо думать, доведись ей проводить реформы, они были бы куда более прозападными, нежели реформы Петра, но, можно предположить — куда менее продуманными и полезными. (Если судить по достижениям иностранных «посольств», Нерчинскому миру и других «успехах» ее дипломатии.)
Фаворит Софьи князь Голицын, как уже упоминалось, водил с иноземцами тесную дружбу, одевался по европейской моде, дом украшал завозной мебелью и зеркалами. И ничего. Если это у кого-то вызывало негодование, то так, на минуту. Быстро забывалось.
Отличие Петра в том, что он никогда не подражал Западу и не стремился к тому, чтобы ему подражала Россия. Его задачей было освоить то, что на Западе было более передовым и развитым, внедрить это в русскую действительность и научиться «делать лучше», то есть хотя бы на полшага обойти Европу, чтобы более никогда и ни в чем ей не уступать.
Интересный факт: историки-славянофилы обычно полностью соглашаются с тем, что Петр был прав, создавая русские армию и флот по лучшим западным образцам. (Есть и такие, что говорят: «Нам этого было не надо!», но о таких стоит ли вспоминать?..) И при этом, едва речь заходит о светских обычаях, одежде, манерах, все они дружно поднимают крик: «Отказ от самобытности! Подражание чужому!» и т. д. Однако же, как мыслят такие историки разделение: вот в этом можно быть передовым и современным, а в этом вот нельзя… Впрочем, кое в чем они правы: во всем надо знать меру. Петр ее знал не всегда.
Но одно бесспорно. Если бы государь хотел просто уподобить Россию Европе, он бы посадил везде и всюду иностранцев, не утруждаясь посылать за границу на обучение русских, не расшибаясь в лепешку, дабы всему научить своих и сделать их мастерами, военными, учеными лучше «тамошних».
Да, Франц Тиммерман был не единственным иноземцем, с которым государь общался самым тесным образом, однако это общение было нужно Петру в основном в первые годы правления, покуда он постигал (и создавал!) азы современного военного и гражданского управления в государстве.
Главным источником его «зарубежных контактов» стала так называемая Немецкая слобода. «Немцем» в ту пору на Руси звали вообще всякого иностранца, отсюда и название поселения, возникшего еще за столетие до Петра на реке Яузе. А жили там выходцы со всей Европы. Впрочем, первыми здесь поселились действительно немцы-протестанты. Потом объявились голландцы, англичане — в основном то были католики-роялисты, бежавшие из-за гонений приснопамятного Оливера Кромвеля. По причине религиозных гонений приехали в Россию и французы-гугеноты. Различные жизненные потрясения привели в слободу итальянцев, шведов, датчан. Эти эмигранты большей частью были людьми образованными, причем многие владели профессиями, тогда или неизвестными, или позабытыми в России: среди них были и инженеры, и врачи, искусные аптекари и хорошие офицеры. Неистощимый источник знаний и искусств! Кроме того, молодого царя влекло сюда стремление своевременно узнавать, что творится в мире — приезжие жили вовсе не в изоляции: они поддерживали связь с резидентами своих стран, и в Слободе «международные новости» узнавали раньше, чем они доходили до Кремля.
Иностранцы, такие, как упомянутый Тиммерман, стали для Петра первыми учителями, и, несомненно, он испытывал к ним привязанность. Но с некоторыми из них его постепенно связала тесная дружба.
Историки-западники (давно мы о них не вспоминали!) часто противопоставляют обстановку, в которой рос и мужал Петр, в частности и Немецкую слободу, патриархальному быту Москвы, «сонному царству» Кремля, старому укладу, в котором свободолюбивому от природы юноше было душно и тесно.
Ну, прежде всего, в период правления царевны Софьи Кремль был Петру не душен, а опасен — оттуда исходила угроза, появляться там было нельзя. Что до «сонного царства», то, положа руку на сердце — а какому юноше шестнадцати-семнадцати лет от роду когда-либо хотелось вести тихую, размеренную, ограниченную строгим укладом жизнь? И вовсе не потому Петр тяготился такой жизнью, что она была связана с православными обычаями и традициями, а потому, что московский придворный этикет, особенно в тот период, действительно казался тяжеловесен и утомителен.
В. О. Ключевский пишет: «Петр ни в чем не терпел стеснений и формальностей. Этот властительный человек, привыкший чувствовать себя хозяином всегда и всюду, конфузился и терялся среди торжественной обстановки, тяжело дышал, краснел и обливался потом, когда ему приходилось на аудиенции, стоя у престола в парадном царском облачении, в присутствии двора выслушивать высокопарный вздор от представлявшегося посланника»
[16].
Интересно было бы представить себе Петра, скажем, королем Англии, стоящим возле трона в горностаевой мантии, с золотым скипетром, в паричище, на фоне собственного портрета во всю стену, а перед ним — толпу придворных, а впереди всех — какого-нибудь французского посланника, несущего тот же самый вздор, что его коллега в России… Надо думать, государь конфузился и терялся бы там нисколько не меньше. И нисколько не меньше ненавидел бы английский двор и придворные правила.
Впрочем, иной раз свободолюбие царя и его привычка к свободному, без условностей общению действительно сталкивалась с барьером запретов, не всегда преодолимых.
Одним из наиболее уважаемых Петром обитателей Немецкой слободы стал пятидесятипятилетний генерал, родом шотландец Патрик Гордон. Он много лет прослужил в разных странах наемным офицером, в Россию приехал уже на склоне лет и думал, верно, что будет жить спокойно. Но знакомство с юным русским царем изменило жизнь генерала. Одним из первых он приехал в Троице-Сергиев монастырь в тревожные дни противостояния. (И, надо заметить, появление иностранца, иноверца нисколько не смутило ни монахов, ни явившегося позднее патриарха — никому не показалось, что присутствие шотландца оскорбляет стены православной святыни!) Конфликт возник позднее.
