Ветерок качнул верхушки деревьев, зашелестели листья. Жужжали мухи.
– Собственно, фирма не должна была отойти дедушке, – продолжала рассказывать Гвен. – Старшим был его брат Стэнли. Дедушка учился в военной академии в Сэндхёрсте, предвкушая полную приключений жизнь в колониях. Но съездив с инспекцией в джорджтаунский офис, Стэнли умер от малярии. Когда дедушка принял дела, он был уже ослаблен войной. Одной из его первых крупных ошибок была постройка этого дома.
– Почему это ошибка?
– Стройку начали в тысяча девятьсот двадцать первом году, а в двадцать восьмом прекратили.
Я непонимающе наклонил голову.
– Идем в дом, – нетерпеливо сказала девушка. – Покажу.
Мы прошли через три пустых зала, освещенных сероватым светом летней ночи. В пустоте залов гуляло эхо. Оттуда мы попали в длинный коридор без окон, какие бывают в школьных зданиях. Гвен раздраженно фыркнула, когда выключатели не сработали, и мы на ощупь добрались до двери, перед которой она остановилась. Ее движения в темноте едва прочитывались, будто одно черное покрывало было наброшено поверх другого.
– Я восхищалась дедушкой, – добавила она. – За этой дверью находится комната, которая когда-то казалась мне самым безопасным местом в мире. Я всегда думала, что он неспроста такой, какой есть. Но вот явился ты. И вынуждаешь меня задуматься, было ли для этого достаточно оснований…
Девушка протянула руку вперед. В темноте я увидел, что светящиеся стрелки ее часов образуют острый угол. Было пять минут четвертого.
– Когда мы встретились, ты все время смотрел на эти часы, – сказала Гвен.
– Потому что они мужские, – объяснил я. – Я подумал, может, ты помолвлена.
– Эти часы побывали в Отюе, в том месте, где ты пропал, – рассказала она и открыла дверь. – На пятьдесят пять лет раньше.
Она вошла в полутемную комнату. Первым, что я заметил, было протертое в полу углубление. Как будто тут вытанцовывали пируэты металлические станки.
Что-то пронзительно кольнуло мою душу. Меня посетило дежавю, исчезнувшее так быстро, что я ничего не успел толком извлечь из памяти. Запах, вот что послужило толчком. В комнате чувствовался аромат старины и кожаной мебели, но сквозь него глубокой органной нотой пробивался острый земной букет.
– Что за запах? – спросил я. – Чем это здесь пахнет?
Девушка раздвинула занавески. Провела указательным пальцем по подоконнику и наморщила нос – пыль.
– Пахнет дедушкой, – сказала она. – Его трубочным табаком. Смесь «Балканское собрание». Он здесь пятьдесят лет курил.
Она повернула выключатель, и помещение залило желтым светом. В этой комнате было с шестьдесят квадратных метров, и занимала она весь угол дома. С одной стороны все окна выходили на море, а из окон на другой стороне открывались пейзажи Анста. Я подошел поближе: отсюда видно было веранду и зеленую листву дендрария.
Гвен стояла спиной к окну и молча наблюдала за мной. Я походил по комнате, осматриваясь. Перед одним из книжных шкафов стояла громадная конторка с облезлыми краями. В плетеных корзиночках лежали высохшие ластики, очечники и потускневшие авторучки. Книжные полки ломились от пожелтевших газетных вырезок и книг в кожаных переплетах.
В одном шкафу-витрине стояли бутылки виски; спирт в большинстве из них испарился. В другом обнаружилась стопка плоских жестяных банок.
– Вот что так пахнет, – сказала девушка, открыв одну. – «Балканское собрание».
На внутренней стороне крышки была надпись: «A long cool smoke to calm a troubled world»
[58]. Я поднес банку с высохшим табаком к носу. Попробовал вызвать в памяти промелькнувшее воспоминание, но не сумел.
– Тот пиджак, в котором я ходил, – спросил я. – принадлежал твоему дедушке?
Гвен кивнула.
– Ты дала мне его, чтобы посмотреть, как отреагирует оружейник?
– Нет. Дала потому, что тебе нужен был твидовый пиджак. Не будь таким подозрительным. Тебя это не красит. Я этого не хочу. Не здесь, пожалуйста.
Перед закопченным камином стояла потертая мягкая мебель и низкий столик с огромной пепельницей из хрусталя. Над каминной полкой висел портрет маслом, на котором Гвен была запечатлена девочкой двенадцати-тринадцати лет. В профиль, старомодно наряженная в клетчатую юбку и блузку без рукавов, она смотрела на далекий морской берег. Я узнал это место – залив здесь же, на Ансте.
– А портретов других членов семьи тут нет, – заметил я.
– Есть. Вот его вторая семья, – сказала она, показывая на стену за письменным столом.
Фотография была с метр шириной, а в высоту не больше листка почтовой бумаги. Я подошел вплотную и увидел, отчего был выбран такой формат. На фото было запечатлено крупное воинское подразделение, точно не меньше трехсот человек, выстроившихся в шесть рядов. На рамке была маленькая латунная табличка с гравировкой «Черная стража, 1915».
– Он сидит среди офицеров в центре первого ряда. Без усов. Капитан уже в двадцать лет, – сообщила Гвендолин.
Хорошая фотография. Все лица четко очерчены оттенками серого. Солдаты моего возраста, веселые и беззаботные на вид.
– «Черная стража» шла в бой в килтах до тысяча девятьсот сорокового года, – рассказала девушка. – Немцы думали, что это юбки, и называли их адскими женщинами. Вот, посмотри на эту четверку рядом с офицерами. Это волынщики. Они шли вместе с солдатами до самой линии фронта. До конца. Не случайно музыканты «Черной стражи» играли на волынке на похоронах Кеннеди.
– Почему их так называли?
– Называют. Полк существует с семнадцатого века. Думаешь, шотландцев можно расформировать только потому, что прошло несколько веков? А откуда название – никто точно не знает. Дедушка мог часами рассказывать о разных объяснениях. У них темные тартаны, но мне больше всего нравится думать, что их называют «Черной стражей», потому что у солдат в сердцах такой сумрак.
Рядом с фотографией меня снова накрыл этот запах. Запах табака, засевший в комнате или в одежде. Так дедушка всегда всплывал у меня в памяти, когда я чувствовал аромат сигарилл. Может, отец курил «Балканское собрание»?
Я нагнулся поближе, разглядывая Дункана Уинтерфинча. Портупея гордо пересекала ему грудь, но смотрел он не в камеру. Смотрел в сторону, на рядовых солдат. И, на удивление, многие из них тоже смотрели не в камеру, а на своего капитана. Но трудно было сказать, с сомнением или с восхищением.
Гвендолин достала из шкафа холщовую форменную тужурку цвета хаки и осторожно положила ее на стеклянный столик перед камином. Хрустальная пепельница взвизгнула, когда девушка отодвигала ее. А когда Гвен развернула тужурку, я сначала подумал, что она просто сделала это не полностью, и лишь потом сообразил, что не хватает левого рукава целиком. От плеча ткань свисала клочьями. Черные лоскуты походили на грубые шнуры. Это кровь впиталась в разодранную ткань, засохла, да так и не отстиралась до конца. На погонах матово поблескивали три капитанские звездочки.
