– Как-то так!
Сцена затягивалась, слишком много людей, считающих друг друга врагами, сошлись в одной точке в готовности вцепиться в глотки. А молоток – и опуститься, наконец, на голову Кручини, раз уж по законам жанра и незаряженное ружье обязано выстрелить.
И тогда инициативу в свои руки взял Бубенец. Закричал сразу для всех:
– Всем слушать мою команду! Я – капитан СМЕРШа, госбезопасности, – добавил, уточняя для непонятливых свой статус. СМЕРШ еще не зазвучал для народа так же внушительно и безоговорочно, как старое название «госбезопасность». Еще мало времени прошло, чтобы люди правильно реагировали на новое представление. – Я из Москвы, командир спецгруппы, которую вы ждете. Документы в кармане.
Однако даже на это мельчайшее движение вновь огрызнулась автоматная очередь Врагова. Выручил, как ни странно, пришедший в себя Соболь. Он слабо указал рукой на стоящую под прицелом Нины бригадира и прошептал майору:
– Это… она.
Не доверять своему окровавленному подчиненному майор не мог, и хоть в нерешительности, но опустил наставленный на Бубенца автомат. Его примеру последовали остальные, и капитан смог, наконец, передать через ординарца свои документы начальнику контрразведки. Осмотрев их, Врагов отдал честь Бубенцу, признавая за ним старшинство. Затем в недоумении обернулся на Прохорову. Та, окруженная со всех сторон, вдруг бросилась в единственно оставшийся коридор на майора с желанием или впиться в него, или получить пулю. Леша, прекрасно знающий свою задачу прикрытия и остававшийся все это время настороже, успел броситься наперерез и сбить Валентину Ивановича с ног.
– Это же наша… – прошептал пока что мало чего понимающий Врагов.
– По запросу – кавалер ордена Красной Звезды зенитчица Прохорова Валентина Ивановна умерла от ран год назад, – подойдя к распластанному на земле бригадиру, прояснил для майора ситуацию Бубенец. Одновременно давая понять липовой фронтовичке, что препираться бесполезно. – Как ее документы попали к немцам – еще будем выяснять. И кто на самом деле этот передовик социалистического соревнования, тоже выясним.
– Ненавижу, – прошептала сквозь зубы бригадир. – И все равно перебьем как собак.
– Попробуйте, – улыбнулся с высоты своего роста и положения Бубенец.
– Погодите, – попросил внимания майор, уводя капитана в сторону. И от лишних ушей, и отсекая свидетелей собственной близорукости. – Не понимаю. А почему не сразу…
– Играли на вашей Эльзе, – пощадил самолюбие Врагова капитан, постаравшись вплести в операцию и его особый отдел. Для этого даже выделил определение «вашей», тем самым давая оценку важности проделанной местными смершевцами работе. – Для нее, ярой нацистки, потерять доверие разведцентра оказалось страшнее смерти. Кстати, что там с ней? – вспомнив за суетой об Эльзе, повернулся к попавшей в руки Полины своей сотруднице.
– Она знала, что там граната, – сообщила через плечо врача Нина. – Самоподрыв.
– Жаль, – посетовал майор.
– Она бы все равно ничего не сказала, – успокоил его Бубенец. Хотя и понимая, что для разведки любое слово от источника информации сродни концерту симфонического оркестра для меломана. – А вот ее беречь как зеницу ока, – указал на мнимую зенитчицу.
Начальник контрразведки кивнул подчиненным, Гаврила с тремя автоматчиками приняли от старшины задержанную. Хотели привычно связать руки, но остановились перед пустым рукавом, вырвавшимся из-под ремня: одноруких еще не связывали. В итоге сделали аркан на поясе, подергали – не сбежит.
– Невозможно поверить, что она, – никак не мог осознать Врагов разыгрываемый столько дней перед его глазами спектакль с лучшим бригадиром в главной роли. В то же время только восхитительно безупречная легенда врага спасала его перед московским коллегой от стыда.
– Мы тоже не предполагали. Пока не погиб парнишка, – не стал выпячивать свою работу Бубенец. – Просто вы пошли по следу ножа, а мы осмотрели его тело и сразу отметили, что удар был нанесен левой рукой. А кто у нас левша? – оглянулся на однорукую. – Правильно, герой труда и передовик. Сама неуязвимость. А тут и орденок ее сработал. Сгубила Красная Звезда нашего «героя».
Для майора это тоже оказалось неожиданным и непонятным. Благо капитан не стал утаивать секреты войсковой разведки. Постучал то ли по собственному, то ли камуфляжному ордену на своей груди:
– На нашем, родненьком, красноармеец всегда был в обмотках. А вот при изготовлении фальшивки господа фашисты ненароком «обули» его в сапоги. Не первый прокол на этом…
– Так это надо еще рассмотреть! – Майор наклонился к награде, вглядываясь в детали ордена.
– А фотоаппарат зачем? Легенда про редакцию? – улыбнулся Бубенец. – Когда сфотографировал якобы на портрет и увеличил фотографию, эта деталь тоже легла в общую копилку. Запрос в Москву по фамилии Прохорова расставил все до запятой. Оставалось взять на поличном и предотвратить готовящиеся подрывы во время движения первых эшелонов.
– А… как Эльзу раскололи? – продолжал допытываться Врагов.
– А на фоне таких сволочей, как мы с Ниной, сердобольный и романтичный старшина и вошел в доверие. Классика жанра.
– У нас тоже был воздыхатель, а толку…
Врагов оглянулся на Соболя, подошел к нему, присел рядом. Тронул одобряюще – с кем не бывает по молодости, но урок надо усвоить. Даже намекнул на что-то только им одним известное:
– Все же открыл дверь. Головой. – Посмотрел на бинты, что укладывала рядами Полина. – Куда хоть шли?
– Она тушенку получила, везли в бригаду. У Натальи день рождения, обещала пир и в эту честь, и в честь первого поезда…
Леша проследил за взглядом капитана, поднялся к дрезине, спустился обратно с вещмешком. Открыв его, заглянул внутрь. Улыбнулся, достал банку тушенки и пачку тротила. Взвесил рюкзак, попросил поверить на слово:
– На каждую банку – по два килограмма взрывчатки.
– Зная пароль, прошла бы и заложила под те два оставшихся моста, которые не подпадали под ее участок, – констатировал Бубенец.
Врагов, прекрасно знавший поклонение лейтенанта перед фронтовичкой, внимательно посмотрел на того: как насчет паролей? Соболь не стал лукавить, опустил голову – каюсь.
– Лютики-цветочки, – прошептал не без угрозы начальник контрразведки.
Услышав знакомое словосочетание, Полина потрогала повязку на голове раненого и тоже прошептала только для него как науку на будущее:
– А должны были убить! Выколоть глазки, чтобы не замечал лишнего. Вырвать язычок, чтобы не болтал чего не надо. Отрезать носик, чтобы не чуял запахи. Перевязывать дальше или как со мной – под конвой и на хлеб и воду?
Соболь прикрыл глаза, только сейчас осознавая всю тяжесть содеянного всего за несколько дней. Из-за собственной безалаберности не то что фронт, а и все главные события стройки пройдут мимо…
