– А что же все молчали?! – удивилась и расстроилась Стеша. Такие новости и страсти, оказывается, вокруг крутились всю оккупацию, а она и не знала.
– Кому надо было после освобождения, все выпытали. И приказали особо не распространяться, – с облегчением рассталась со своей тайной баба Ляля.
– А Зорька этому, который политический и который на Наталью посматривает, наговорила про нее.
Посмотрели в сторону, где скрылась девчонка. Иван Павлович производил впечатление человека сдержанного, а значит, положительного. И хотя не обладал бравым видом и усы скорее старили его, чем придавали молодцеватость, каких-то отрицательных эмоций он ни у кого в бригаде не вызвал. Кроме Зори, ясное дело. А слово ее не то что воробей, а булыжник по воде – круги идут до разных берегов…
– Вот вечно так: забьете гвоздь без шляпки, а мне вытаскивай, – вздохнула вечный воспитатель чужих детей и исправитель их глупостей. – Ладно, встречу этого усатого-полосатого, растолкую, что к чему. А на голодный желудок и на Зорьку ругаться вредно. Пойдем кушать, ночь приближается.
Однако в бригаде, не получив даже ложки, первым делом отозвала в сторонку Наталью. Значит, не ругаться…
Глава 9
Нет ночей в средней полосе России на макушке лета. Не белые они, не воспетые поэтами, скорее, вошедшие лишь в поговорки уровня гулькиного носа.
На стройке ночей как времени всеобщего отдыха не предполагалось тем более: после солнца третья и четвертая смены делили оставшиеся сутки на равные четвертины с дневными выходами. Люди готовы были подпереть и солнце, чтобы подольше поработать. Но даже когда и светило уходило на короткий покой за горизонт, подальше от войны и непрерывно копошащихся на насыпи людей, на «железке» продолжала бурлить жизнь. И если кто-то из дневной команды валился из последних сил на нары, другие, благодаря молодой, быстро проходящей усталости, шли в дополнительную ночную смену.
Валившийся с ног Врагов вынужден был тереть ладонями брови, чтобы не сомкнулись глаза. В гильзе росла гора окурков, майор раз за разом тянулся к закопченному чайнику, но одергивал себя: в последнее время все более остро реагировал на заварку, с трудом засыпая после чаепитий. А выспаться хотелось. Но тут уж как получится. Что же сотворил Василек? Истинно хотел поставить лишь печать на командировочном бланке и официально отбыть на передовую или был какой другой умысел? Может, уже пользовался подобной штамповкой документов? Для кого?
Оглянулся на занавеску, невольно ставшую театральным реквизитом. Стоит устраивать цирк или все же довериться чутью и не втягивать Василька в психологическое давление? Довериться интуиции? Колька для него больше, чем просто сын полка, его бесшабашность напоминает поведение собственного сына, оставшегося в оккупации на Украине…
Только и неприглядные факты сами идут в руки. В штабе стройки ему вывели паренька-оборвыша, возрастом Василька или чуть постарше. Затем начальник стройки лично вытащил из стола увесистый кусок угля. Уголь уже подвозили в Ржаву, без этого топлива паровозы – груда металла, пусть и идеально сотворенного умом конструкторов и руками рабочих. Только и Врагов не машинист и не шахтер, чтобы радоваться увесистому куску топлива. Значит…
– Мина, – согласно кивнул подполковник.
Был он настолько худ, что любой, имевший вес больше комариного, мог чувствовать себя рядом с ним обжорой, а потому виноватым: умирать за стройку надо так, как ее начальник, маковой росинки в рот не кладущий до первого свистка паровоза.
– Мина, – повторил подполковник. – Вот, доставил, – кивнул на оборвыша.
Тот невольно вытянулся, что не прошло мимо внимания Врагова: откуда выправка?
– Берите и разбирайтесь, – отпустил подполковник. Ему строить дорогу, а не оглядываться на каждый собачий лай из-за покосившегося забора.
Только в данном случае забор оказался железобетонным. Представившийся Антоном парень без дополнительных вопросов нащупал в поясе брюк какой-то шов, надорвал его, вытащил кусочек пластмассовой трубочки, которую используют в медицине. Протянул захоронку майору, в которой виднелось светло-желтое зернышко. Подполковник недовольно нахмурил кустистые брови: так ты не все рассказал мне? Только Антон, похоже, прекрасно разбирался, кто является старшим в тайных операциях, и одного взгляда на майора ему оказалось достаточно, чтобы выделить в нем нужного для себя человека.
Врагов финкой вспорол брюхо трубочке, выудил ногтем зернышко, оказавшееся плотно скатанной бумажкой. Развернув ее, майор увидел отпечатанный на машинке пароль на немецком языке: «Особое задание». Антон пристально посмотрел в глаза Врагову, словно предлагая: заберите меня отсюда и я без лишних ушей расскажу все остальное.
– Благодарю вас, товарищ подполковник, – козырнул Врагов начальнику стройки. – Это по нашей части. Я забираю арестованного к себе.
«И ладно», – молча согласился начальник стройки, подавая Врагову свою костистую клешню. Задержал в сильных пальцах ладонь майора, словно давая понять, кто старший на объекте, но его и впрямь ждали кубометры выемки и километры проходки, тонны грунта и тысячи шпал. Каждый идет по жизни в тех лаптях, в которые сам обулся у домашнего порога…
Врагову требовалось и не терпелось допросить, конечно, Василька, но Антон был важнее. Оборвыш-диверсант из разведшколы абвера, добровольно сдавшийся после заброски на железную дорогу, виделся тем ключиком, который открывал, наконец, дверь к тайным немецким ходам, направленным на уничтожение «железки». Подбросить тол в кучу угля, который рано или поздно подцепится лопатой кочегара и попадет в паровозную топку, – чем не победный фейерверк посреди общего праздника? Вот только действует парень самостоятельно или все же связан с Эльзой?
– Сколько вас в группе? – первым делом спросил Врагов, усаживаясь за отполированный стол в своей землянке и записав установочные данные Антона в протоколе допроса. Улыбнулся невольно десятому пункту «Социальное положение подозреваемого до революции». Враг молодеет настолько быстро, что об Октябре знает только из книжек, так что графу можно смело изымать из протокола.
– В разведшколе у нас обучалось ровно тридцать человек. Но в самолет мы садились вдвоем с Серегой Беликовым, он из беспризорников. Он выпрыгнул первым, потом минут через десять выбросили меня.
Врагов выложил на стол содержимое протертого до дыр туеска Антона. Махорка, кусок мыла, сало с хлебом, огурцы, лук, соль в спичечном коробке – традиционный набор беженцев и беспризорников, скитающихся по стране. И самому покушать, и что-то предложить на обмен. Не подкопаться.
– Нам выдали еще по три куска тола в виде угля. Два я закопал сразу, как только приземлился на каком-то поле. А с этим пошел до первых часовых.
– Почему решил сдаться?
– Так я же партизан, я же свой! – удивился Антон. Хотел было потянуться за махоркой, но сдержался. – Из лагеря убежать было невозможно, там Анька-пулеметчица на вышке сидела, личная расстрельщица Каминского. Поэтому, когда в лагере начали отбирать ребят покрепче, я подумал, что это может быть удобным случаем для побега…
