– А по ее рассказу он прямо-таки благодетель. Благодетель-шизофреник!
– Ладно, давай дождемся Красильщикова, раз уж он просил. И смоемся отсюда, пока дороги не развезло. Потепление обещали… Меньше всего хотелось бы здесь застрять. У нас, кстати, бутерброды еще остались?
– Тебе здесь не нравится, – сказал Бабкин, обернувшись, наконец, на дом Маркеловой. Никого не видно было в окнах, и он испытал разочарование пополам с облегчением, точно моряк, которому сказали, что сегодня нагие русалки не будут петь и заманивать их в пучину.
– Ну да, не особо, – рассеянно отозвался Макар. – Холодно. Тоска. Я, знаешь, равнодушен ко всей этой эстетике разрухи и прозябания.
– Не в эстетике дело.
– Мы не станем задерживаться тут из-за того, что ты запал на красивую бабу, – предостерегающе сказал Илюшин. – Это плохая баба! Негодная! Брось бяку!
Сергей вздохнул.
– Ты косу ее видел?
– Видел. Качественный парик. На самом деле она лысая.
– Как лысая? – остолбенел Бабкин.
– И беззубая.
– Что? Как… Почему беззубая?
– …и между ног мышеловка.
– Сука ты, – с тоской сказал Сергей. – Все испаскудишь, хуже кота.
Они остановились возле магазина. Между стеклом и решеткой втиснулись облезлый Чебурашка и неваляшка из облупившейся пластмассы; вся композиция напоминала стенд зоологического музея с заспиртованными экспонатами.
– Тебе здесь не нравится не из-за Маркеловой, – повторил Сергей. – Я, по-твоему, совсем дурак?
Макар попинал ступеньки и ткнул пальцем в Чебурашку:
– Нутром чую, как меня с каждой минутой затягивает к этим двоим. Слушай, – сказал он уже другим тоном, – моя двоюродная тетка Маша жила в деревне. Я не то чтобы был к ней сильно привязан, но, знаешь, когда у тебя всего три родственника, волей-неволей беспокоишься о каждом. После восьмидесяти она почти ослепла. Я пытался забрать ее в город, она сопротивлялась… И все меня убеждали, что в городе она быстро умрет, а в деревне у нее еще имеется лет пять в запасе. В один прекрасный день, в декабре, я поехал к ней. Как будто что-то подтолкнуло. Зима была снежная, деревню завалило едва ли не по крыши. Знаешь, как я туда пробирался? Из наста торчали еловые ветки, расставленные каким-то добрым человеком, и по ним нужно было ориентироваться. Машина проехать не могла, так что я тащился три километра через снег.
Когда я увидел, что тропинка перед ее домом не протоптана, то все понял. Возвращаться обратно было нелепо. К тому же я думал – а вдруг она там живая? Мне показалось, что занавеска пошевелилась, когда я подошел. В общем, часа два расчищал себе путь. Лопату попросил у соседки. Потом у нее же взял топор. Ты бы, наверное, минуты за две вышиб дверь, а мне пришлось рубить ее целый час. Хорошее было дерево, крепкое…
– И твоя тетя была там мертвая, – утвердительно сказал Сергей.
– Была, – согласился Илюшин.
– В городских квартирах, Макар, то же самое случается сплошь и рядом.
– Знаю…
Больше всего Илюшина поразило не тело покойницы. Тетка лежала на кровати с умиротворенным лицом и выглядела так, словно заранее подготовилась к своей кончине и ни капли ее не страшилась. Выйдя из дома, Макар взобрался на пригорок – снег спрессовался под собственной тяжестью, и идти оказалось не так трудно, как он ожидал. Это было единственное место, где телефон ловил сеть. Вызвав милицию, Илюшин обернулся к деревне, оставшейся за спиной, и по коже его пробежал озноб.
Деревня тонула. Дома погружались все глубже, подобно лодкам, не способным выгрести против течения; их затягивала белая река. На коньке ближней крыши замерла в неподвижности ворона – единственный свидетель происходящего, не считая Макара, – и он не мог разобрать, сколько ни вглядывался, живая ли она, или это чугунный флюгер, или окоченевшая птица, – но отчего тогда она не падает? Черный силуэт приморозил к себе его взгляд.
Лодки тонули. Большинство были пусты, но в иных еще теплилась жизнь. Илюшину представились персональные гробницы, в которых старухи шли ко дну. Деревянные саркофаги с наличниками.
Макар был молод и впечатлителен; вид умершей женщины подействовал на него сильнее, чем он готов был признать. Илюшин примерил на себя эту смерть – в холоде, в одиночестве – и ужаснулся.
– Милиция приехала только через шесть часов. Мне пришлось отогреваться и ждать их у соседки, которая заговаривалась и три раза порывалась накормить меня помоями. С тех пор я недолюбливаю деревни. Особенно зимой!
Бабкин покивал с понимающим лицом.
– Вообще-то правильно тебя убеждали, что тетка загнется в городе, – без всякого сочувствия сказал он. – А что касается ее смерти, так ты не тетку оплакивал, а свои представления о достойной кончине. Хотя чем плохо умереть на собственной кровати?
– Ты еще предложи мне порадоваться, что ее не объели домашние животные.
– Подумаешь, объели бы! Старушка, может, была бы и не против напоследок покормить собой питомцев!
Они направились в сторону дома на окраине.
– Ты бы согласился, чтобы твое безжизненное тело обглодали коты? – поинтересовался Макар.
– Не. Я к котам не особо. А вот собаки – можно.
– Небесное погребение, – задумчиво сказал Илюшин.
– Это что?
– Обычай в Тибете. Называется «Милостыня птицам». Отвозят труп в долину, привязывают к колышку. Налетают грифы и объедают все до костей.
– Это зачем такое нужно?
– Считается, что от человека должна быть польза не только при жизни, но и после смерти, так что покормить грифов своей печенью, раз уж она больше тебе не послужит, – твой священный долг.
– Что-то вроде донорства органов…
– Типа того.
– Я против того, чтобы меня привязывали к колышку, – решил Бабкин. Они остановились возле старой избы с потрескавшимися стеклами, где на причелине висела ржавая табличка с номером «48». Калитка болталась на одном гвозде, как оторвавшаяся заплатка. – Это унизительно.
– Если не привязывать, твои кости растащат по всему Тибету. А так их соберут, разотрут в порошок, замесят с водой, испекут лепешки и накормят нищих.
Сергей уставился на Макара.
– Правда?
– Нет.
– Тьфу ты… Ляпнешь ведь!
Бабкин протиснулся в щель мимо калитки, мяукнувшей, как беспризорный кот, когда он задел ее плечом.
– Но вообще-то кости и в самом деле измельчают, – говорил Илюшин, идя за ним следом. – Только отдают не людям, а грифам.
– Это можно. – Сергей толкнул входную дверь, нащупал в темноте на стенке выключатель. Тусклая лампочка осветила пыльные полки с пустыми стеклянными банками. – Что-то здесь не особо уютно… А ты сам как насчет птиц?
