Сергей раз за разом отражал эти попытки, встав стеной между Макаром и озверевшим, потерявшим человеческий облик мужиком. Но он уставал, а тот от каждой неудачи впадал в еще большее исступление. Кулаки его молотили, не разбирая, и Бабкин уже только защищался, слабея с каждой секундой.
Наконец один из ударов достиг цели. Он охнул, согнулся пополам, и громадная тяжелая туша навалилась на него сверху. Бабкин оказался погребен под издыхающим китом; он барахтался, но не мог вылезти, а тот давил, давил сверху, словно хотел проломить доски пола и уйти на дно вместе со своим врагом.
И вдруг все разом прекратилось. Сквозь шум в ушах Сергею показалось, будто он услышал голос Илюшина.
– В сторону, – сказал Макар. – Без резких движений! Стрелять буду сразу, без предупреждения. Ты упырь. Тебя не жалко.
Это прозвучало по-детски и вместе с тем так ужасающе чистосердечно, что Бабкин понял: Илюшин выстрелит. Зря они притащились в эту чертову деревню. Зря согласились на просьбу Красильщикова. Это место что-то сломало в его бессердечном веселом друге, всем вежливо сочувствовавшем и никого не жалевшем; он слишком близко к сердцу принял историю мальчишки, которого Возняк и Бакшаева сообща отправили в тюрьму. Макар убьет охотника, и после этого ничего никогда не станет прежним.
– Макар! – прохрипел он. – Не надо!
Неожиданно стало много воздуха и много пространства. Он глубоко вдохнул и сел.
Возняк скрючился рядом, не шевелясь. Лицо его снова окаменело. Сергей с облегчением увидел, что оно набухло клюквенной краснотой, включая прижатые к черепу уши. Если бы Возняк и после такой драки не утратил своей жутковатой бледности, впору было бы считать его вурдалаком.
За его спиной стоял Илюшин и держал в руках кочергу. Чугунный конец был прижат к шее охотника.
Бабкин оцепенел.
– Вставай! – сказал Макар. – Иди к двери.
Григорий подчинился. Что будет, если он обернется и увидит, что в руках Илюшина нет огнестрельного оружия, Сергей старался не думать.
– Проваливай! Увижу тебя рядом, буду стрелять. Надеюсь, тебе хватит ума не поджигать эту избушку и не возвращаться сюда с ружьем.
Возняк толкнул дверь и остановился на пороге. Глядя на широкую фигуру в белом прямоугольнике света, Бабкин вдруг отчетливо понял, что нужно сделать.
– Эй, Григорий, – позвал он.
Охотник слегка обозначил движение головой.
– Ты не смотри, ты слушай, – торопливо посоветовал Сергей. – Убийство Леньки мы не докажем. И ты это знаешь, и мы это знаем. Но если выкинешь какой-нибудь фокус, вся деревня будет в курсе, что ты семнадцать лет валандался с пацаном, которого твоя жена родила от другого. То-то они порадуются, считая годовые кольца на спиле твоих рогов! Понял ты меня, Григорий?
Возняк как-то странно дернул головой и вышел.
Илюшин кинулся к окну. Когда огромная фигура охотника окончательно скрылась за деревьями, он выдохнул и опустился на табурет.
Бабкин задвинул засов и обернулся к нему.
– Ты ополоумел?
– Я то же самое у тебя хотел спросить, – отозвался Макар. – Ребра целы?
– Не в ребрах моя печаль. – Кряхтя, Сергей подошел к столу, взял холодную банку и прижал к скуле. – Ты зачем его взбесил?
– А ты зачем ему добавил?
– Чтобы он тебя не убил, остолопа! И вообще, – он вдруг ужасно рассердился, – это страшное свинство с твоей стороны!
– Прости, Серега!
Бабкин опешил.
– Чего?
– Извини! Я просто не смог удержаться, когда увидел этого урода. Клянусь тебе, если б у меня мелькнула хоть тень подозрения, что он полезет в драку, я бы смолчал.
– Ладно, хрен с ним, – пробормотал Сергей, почувствовав себя неловко. Макар редко считал себя виноватым и еще реже извинялся. Лучше бы он делал вид, что все идет как должно! Бросил бы что-нибудь небрежное в своем духе, типа, ребра срастутся, а синяки пройдут, – и этого было бы более чем достаточно.
Бабкин насупился еще сильнее и сидел, чувствуя себя идиотом, прижимая банку к щеке, пока она не нагрелась.
– Думаешь, Возняк вернется? – спросил Макар после долгого молчания.
– Вряд ли. Как ты додумался приставить ему к башке кочергу?
– Решил, что проломить всегда успею.
Сергей хмыкнул.
Что-то важное все время ускользало из фокуса его внимания, как те стекловидные червячки, что плавают перед глазами, если сильно устанешь, но оказываются всякий раз в стороне, едва соберешься рассмотреть их как следует.
Он перевел взгляд в окно. Воображение дорисовало фигуру охотника, выходившего из леса.
И тут он вспомнил.
– Возняк звал Веру!
– Что? – поднял голову Макар.
– Возняк, когда подходил к избушке, звал Веру. Помнишь? Обещал, что не тронет ее. Елки-палки! Это что же получается?
– М-да, – сказал, помолчав, Илюшин. – Получается, что Григорий ее не убивал.
* * *
В тереме было тепло и чисто, путался под ногами кот Арсений с хвостом, лихо закинутым на спину и имевшим несомненное сходство со страусиным пером на шляпе, трещали поленья в печке и пахло чем-то воодушевляющим, вроде пирогов с грибами. Бабкин принюхался: действительно, грибы.
– Вернулись! – встал им навстречу Красильщиков. – Ого! А что у тебя с лицом?
Бабкин отмахнулся. Мысли о еде вытеснили воспоминания о недавней драке.
– Вы пирогов напекли, – неопределенно-уважительно сказал Илюшин.
Красильщиков покраснел.
– Это Татьяна заходила. Она иногда… В общем, бывает…
Илюшин с Бабкиным продолжали смотреть на него, и Андрей поторопился сменить тему:
– А что с вашей поездкой? Нашли лагерь и избушку?
– Нашли. И в лагере тоже побывали.
Илюшин сказал правду: придя в себя после встречи с Возняком, добрались и до лагеря, благо идти оставалось всего три километра. Прогулка обоим пошла на пользу. Сам же лагерь оказался местом не таинственным, как ожидал Макар, а скучным, больше всего похожим на помойку, куда сваливают картофельные очистки и рыбьи кости. Домики были разграблены и пусты, в корпусах гулял ветер. Уныло и холодно.
– А зачем они вам понадобились? – не удержался Красильщиков.
Илюшин оценил его терпение. Хозяин терема, куда бы они ни собирались, вопросов не задавал, кроме одного-единственного: что им понадобится взять с собой. Хотя не мог не терзаться, ожидая результатов расследования.
И вот рискнул проявить любопытство.
– Мы подозревали, что там может скрываться Вера Бакшаева. – Илюшин сел напротив него.
– Веру Бакшаеву я убил, – со спокойствием, доведенным до автоматизма, возразил Красильщиков.
