– Слава! – позвала она, придя домой. Муж не вышел. Таня сама отыскала его в гостиной, кинулась навстречу, лучась радостью. – ГУМ нанял меня оформлять каток на Красной Площади к следующему Новому году! Славка, это невероятно!
– И ты взялась? – изумился муж. – Но, Таня, ты опозоришься. Это не книжки для малолеток. Это большая серьезная работа. Ты понимаешь, что тебя ославят на весь мир? Твой позор будет виден каждому, ты никуда не скроешься. Даже я не смогу тебя защитить!
Иногда морок, держащийся годами, разрушается от одного-единственного слова.
– Защитить? – переспросила Таня.
Она вдруг первый раз в жизни увидела их пару со стороны: измученная женщина и мужчина, питающийся ее страхами; мужчина, который подвесил ей на ноги пудовую гирю и нахлестывал по спине кнутом.
Таня вышла на балкон и достала из шкафа чемодан. Слава наблюдал за ее сборами со скептичной ухмылкой, но когда она начала складывать принадлежности для рисования, забеспокоился.
– Ты что, обиделась? Твои амбиции не выдержали моих трезвых речей?
На нее снизошла благодатная опустошенность: больше не имело значения, что говорил и делал этот чужой человек. Она собрала самое необходимое и вызвала такси.
– Если перешагнешь порог, я тебя обратно не пущу, – пригрозил Слава.
Таксиста она попросила отвезти ее на вокзал. Среди потока суеты, в котором Татьяна когда-то могла стоять часами, ей легче думалось.
К друзьям? Не хотелось никого обременять.
В гостиницу? Там нет нормального рабочего места, она не сможет рисовать.
Она прислушивалась к себе, пытаясь угадать, что ей сейчас необходимо. Подальше от людей, от города! В то место, где представить Славку просто немыслимо. Туда, где ее никто не найдет…
К утру она была в Камышовке.
* * *
Сегодня лес полнился звуками: треском, пощелкиванием, хрустом веток, словно они не вдвоем шагали по песчаной дороге, а в сопровождении невидимых жителей деревни. По обочинам и под деревьями лежал снег: тонкий слой, выглядевший так, словно двоечник застелил промокашкой испорченную работу с чернильными кляксами, однако грязь неумолимо проступала сквозь капилляры бумаги. Машину брать не стали: Красильщиков предупредил, что можно завязнуть.
– …должны были насторожиться, когда узнали, что Худякова почти не общается с Возняком, – говорил Бабкин, продолжая начатый разговор. – А мы этого не сделали. Лопухнулись.
– А о чем это должно было нам сказать? Мало ли кто с кем в ссоре.
– Ты городской, поэтому не понимаешь. – Сергей перешагнул через толстую ветку, лежащую поперек дороги. – В деревне все! Всегда! Общаются друг с другом! Могут ссориться, ругаться, по пьяни дома поджигать и глотки резать. Но когда у одного дом отстроят заново, а у другого заживет горло, они будут сидеть на поминках за общим столом и распевать песни хором. Что не помешает им на следующий день сцепиться в драке. Месяц могут люди молчать, два могут. Даже полгода, хотя это крайности. Но чтобы двадцать лет жить по соседству и разговаривать лишь тогда, когда нужно обсудить судьбу городских бомжей, – нет, так не бывает без серьезнейшей причины.
– Худякова, похоже, сразу подозревала Возняка. А Бакшаеву она должна ненавидеть лютой ненавистью. Григорий хоть сына спасал, а эта за деньги парню жизнь загубила, не моргнув глазом.
На развилке двух дорог они остановились, сверились с картой.
– Налево.
– Ага. А пресловутая гнилая скамейка куда исчезла?
– Она не здесь, на следующем повороте.
– А, ну ладно. – Сергей осмотрелся, запоминая путь. – Так вот, про местных. Они все как на подводной лодке, и деться им с нее некуда. Так что волей-неволей будешь общаться. Это не потому, что они друг друга прощают. Вот уж нет! Таких из пальца высосанных поводов для ссор, как в деревне, еще поискать надо. Не найдут повода, так придумают, в придуманное поверят всей душой и будут искренне рыдать, что их обидели.
Он покосился на Илюшина, ожидая от него скептического замечания. В духе Макара было заметить что-нибудь вроде «С вами был “Вестник психологии сельской жизни”». Однако Макар саркастичных реплик не подавал, слушал внимательно.
– Вот поэтому я практически уверен, что Худякова знала о договоренности между Бакшаевой и Возняком, – закончил Сергей.
– Убедительно…
– Что-то ты подозрительно тих.
– Не выходят из головы Иван Худяков и Нина Ивановна, – неохотно сказал Илюшин. – Жил себе парень, зла никому не делал, за девками бегал и собирал птичьи яйца. С единственным врагом и то помирился. Мать, похоже, очень любил, а она в нем вообще души не чаяла. Ты знал, что у Худяковой вся семья погибла?
– Разом?
– Нет, по очереди ушли, за несколько лет. Сын у нее – единственный свет в окошке. Он еще и на ее любимого младшего брата похож. И этого безобидного пацана судят за убийство и поджог, пока он кричит, что ни в чем не виноват, отправляют отбывать срок, а там колесо завертелось – и все. Не будет тебе нормальной жизни, не будет семьи, детей, работы, кошку не заведешь, яблоню в саду не посадишь. Вторая судимость за рецидив, и кукуй на зоне до конца своих дней. Вся жизнь улетела в тартарары. Вся, Серега, от начала до конца.
– Карма у парня такая. Макар, мне его тоже жалко…
– А мне не жалко, – сухо возразил Илюшин. – Мне удивительно, как Нина Ивановна осталась в здравом рассудке, когда узнала, что сына можно еще двадцать лет не ждать. И как у Веры Бакшаевой хватило наглости вернуться сюда, рискуя столкнуться с Худяковой лицом к лицу.
– У таких наглости на все хватает, – проворчал Бабкин. – Зато у нас третий подозреваемый, с увесистым мотивом.
– Знаешь, – сказал Макар, – был бы я на месте Худяковой, грохнул бы Веру и спал спокойно, без всяких угрызений совести.
– Ага. А я бы тебя разыскивал, потому что меня нанял бы Красильщиков, – без улыбки ответил Сергей.
Некоторое время шли молча, огибая по обочинам подтаявшие лужи. Когда приблизились к очередному перекрестку, из кустов в двух шагах от Бабкина выскочил заяц. Сергей зычно гикнул ему вслед, и лес радостно принялся перебрасывать туда-сюда эхо, точно мальчишка, дорвавшийся до мяча.
– Видал, видал? – он возбужденно обернулся к Илюшину. – Здоровенный!
– С овчарку, – согласился Макар. – Карликовую.
– А уши какие! Как лопасти у пропеллера. Эх, жить бы здесь, – он мечтательно сощурился на переплетение ветвей в вышине, – завести бы ружье… ходить на охоту…
– …застрелиться в феврале… – в тон ему откликнулся Макар.
– Чего это?
– Ладно, – покладисто согласился Илюшин. – Сначала спиться, потом застрелиться.
– Не вижу причин.
– Тоска, холод, грязь, смерть, старухи, тоска, комары, духота, пыль, шансон у соседа, клещи, грязь, холод, тоска, смерть, – перечислил Макар.
