– Держи. – Он придвинул Макару два листа с таблицей.
– Здесь каждый житель Камышовки?
– Все до единого.
– Круто! Серега, ты молодец, отличная работа.
– Это еще не все, – сказал Бабкин, скрывая гордость. – Мы вместе с Красильщиковым провели следственный эксперимент.
– Закопали тебя под горнистом?
– Подожгли избу.
Он посмотрел на лицо Илюшина и засмеялся.
– Избу, – утвердительно сказал Макар. – Подожгли. Вы с Красильщиковым. А я думал, это мне в Камышовке не нравится!
Бабкин сжалился над ним.
– На другом конце деревни есть бесхозный сруб для бани, за таким же бесхозным домом. Хозяйка померла, наследников нет. Дом мы, естественно, не тронули, а на срубе поэкспериментировали: обложили его сухой травой и подожгли.
– Зачем?
– Знаешь, сколько времени ушло на то, чтобы загорелись сами бревна?
– Нет.
– Будут предположения?
Илюшин ненадолго задумался.
– Допустим, шесть минут, – сказал он наконец. – Или семь. Около того.
– Городской ты человек, Макар Андреевич, – преувеличенно окая, сообщил Бабкин. – Ничево ты в пожарах не сечешь! – И уже обычным голосом добавил: – На то, чтобы поджечь баню, у нас с Красильщиковым ушел почти час. Трава была совершенно сухая, из коровника, и дров мы натаскали березовых… Давай сделаем поправку на ноябрь. Дожди, бревна отсырели…
– Дождей-то как раз и не было.
– Верно, не было. Но поправку все равно сделать надо. Ноябрьское бревно и августовское бревно – это два разных бревна.
– Какое глубокое философское замечание, – благоговейно сказал Макар.
– С детства питал склонность к «Декамерону».
– К Декарту, может?
– А какая разница?
– Декарт – про рационализм, «Декамерон» – про смерть и секс.
– К «Декамерону», – подумав, сказал Бабкин. – Так вот, чтобы сруб загорелся, потребовалось сорок пять минут, и еще пятнадцать огонь расходился: подъедал бревна снизу, полз потихоньку вверх… Затем скачок: р-раз – и уже пылает. От первого огонька до этого момента прошел один час десять минут. Понимаешь, к чему я клоню? Мы с тобой предполагали, что имеем дело с поджигателем, который хотел отвлечь Возняка и Бакшаеву от выкопанной Веры. Но я подсчитал, сколько времени занял разговор возле могилы. Получается минут пятнадцать-двадцать, не больше. За этот срок невозможно поджечь дом так, чтобы огонь был заметен от площади с горнистом.
– Подожди… А как ты подсчитывал?
Бабкин слегка смутился.
– Зашел к Бакшаевой и заставил разыграть, как спектакль, с часами в руках. Она все реплики мне расписала: и свои, и сестры, и Возняка. По ее ощущениям, прошло не меньше часа, она на этом стояла насмерть. Но Капитолина заявила, что огонь она увидела в двенадцать сорок и сразу кинулась к Бакшаевым, а спустя десять минут отправила человека бить в железяку. Кстати, вот из кого отличный свидетель! На редкость дельная старушенция! Мы с Надеждой дважды прогнали вслух их совместную беседу, и она признала, что ошиблась. Не получается дольше двадцати минут, даже если все паузы увеличить вдвое. Ну и еще такой момент – он мне покоя не давал и ставил под вопрос всю нашу стройную конструкцию: откуда поджигатель мог знать, что Вера Бакшаева ослабеет настолько, что не помчится со всеми на пожар, а останется возле горниста? Никто этого не ожидал. Даже сама Надежда.
– Справедливо, – признал Макар. – Тогда что получается? Исчезновение Веры и пожар никак не связаны. Все-таки совпадение?
– Похоже на то.
Илюшин задумался.
Если Сергей прав и за двадцать минут невозможно вызвать такой сильный огонь, то они преждевременно скинули со счетов охотника и младшую сестру.
Илюшин придвинул к себе таблицу, составленную Бабкиным, и погрузился в изучение. «А где… где…» – забормотал он, водя пальцем по именам.
– Эй! Ты кого ищешь? – позвал Сергей.
– Худяковского бомжа…
– Василия? Внизу смотри, в предпоследней строке. Всех, кто опоздал на пожар или пропустил его, я вынес отдельно. Насчет него у меня тоже много вопросов.
Макар задумчиво взъерошил волосы. Василий, Василий…
С Василием тоже дело нечисто. На пожаре, который он должен был если не предотвратить, то хотя бы заметить, жилец Худяковой не присутствовал. Убрел со своей колотушкой на дальний конец деревни, где два жилых дома, и зачем-то там бродил, причем долго, не меньше сорока минут. Когда забили в гонг, примчался не сразу… Чем же был занят Василий, не имеющий фамилии, рода занятий и места жительства?
– Изнасиловал и грохнул? – сказал Бабкин, думая о том же. – Пожар пропустил, потому что выпивал где-нибудь в кустах. Допустим.
– Не пьет он. Худякова держит его в черном теле и денег не выдает.
– Шатался трезвый, значит. А тут вдруг огонь на вверенной ему территории. Пошел на свет, видит: сидит слабая баба, не способная оказать сопротивление. А весь народ на пожаре. Он ее изнасиловал и закопал на пустом огороде, благо их тут не перечесть…
– …а мы, как дураки, роем историю Камышовки, – закончил Макар. – Запросто. Случайное убийство, которое мы с тобой никогда в жизни не раскроем.
– Оно само раскроется. Со временем. Собаки разроют тело или кто-нибудь выкупит дом с участком и начнет садоводческие работы…
– Если он не оттащил Бакшаеву в лес.
Бабкин задумался, подсчитывая.
– В лес бы времени не хватило.
– На огород в ночь пожара тоже не хватило бы, – сказал Макар. – Яму копать – не меньше часа. Василий ее задушил, спрятал за чей-нибудь дом, а похоронил другой ночью. Если на участок не забредут собаки и у него не появится новый владелец, то Бакшаеву так никогда и не найдут. Отличная версия!
– Главное – жизненная.
Макар вдруг засмеялся.
– Ты чего? – подозрительно спросил Бабкин.
– Представил, что она подтвердится. Ирония судьбы: женщину, которую безуспешно пытался сжечь сын Худяковой, убил бродяга, подобранный Худяковой! По-моему, очень смешно. Бакшаева отсюда уехала на двадцать пять лет, а Нина Ивановна все равно до нее дотянулась.
– Чувство юмора у тебя, как у пираньи, – сказал Бабкин. – Кстати, раз уж зашла речь: твою Нину Ивановну я бы тоже не сбрасывал со счетов. Она пришла к концу пожара, где была до этого – неизвестно, а оснований ненавидеть Бакшаеву у нее предостаточно.
– Я и не сбрасываю. Нина Ивановна у меня идет первым номером в списке подозреваемых.
– Ты серьезно?
– Абсолютно. Хотя нет: первым – Возняк. После него – Худякова.
– А третьим кто? – заинтересовался Бабкин, которому идея составления подобных списков была глубоко чужда. Он имел дело только с доказательствами, игнорируя шепот интуиции, и без подтверждения фактами не готов был ранжировать свидетелей от «менее подозреваемых» к «более подозреваемым».
