Московские сыщики расселись и стали пить чай с видимым удовольствием.
«Изгаляются», – решил Возняк.
– В августе вы помогали тушить пожар у Бакшаевой, – сказал Макар, решив зайти с другой стороны.
Григорий едва заметно кивнул.
– Не припомните, кто там был?
Охотник, казалось, задумался. В действительности он взвешивал, не будет ли вреда от его ответа.
– Ну, Красильщиков…
Макар выразительно посмотрел на Бабкина. Поколебавшись, тот достал блокнот, который всегда носил с собой. Сергей полагал, что это лишняя трата чернил, поскольку на второй день они запомнили имена всех обитателей Камышовки, а Возняк, похоже, собирался перечислить от силы пару-тройку фамилий. Однако Илюшин взглядом приказал: «Записывай!», и Бабкин без лишних рассуждений повиновался.
«Красильщиков», – неторопливо вывел он и дописал имя-отчество.
– Надька Бакшаева, – добавил Возняк, следя за его действиями.
«Бакшаева Надежда Павловна».
– Кулешова.
Сергей помедлил, вспоминая имя Кулешовой.
– Капитолина она, – с видимым равнодушием сказал Григорий. – Игнатьевна. – И дождавшись, пока Бабкин занесет Капитолину в свой блокнот, против своей воли добавил: – Буркин, Семен Степанович…
С Возняком происходило что-то странное. Поначалу он не собирался ничего рассказывать, но едва здоровяк начал старательно записывать за ним, словно школьник за учителем, Григорий вновь ощутил себя хозяином положения. Удовлетворение, в котором он не признался бы самому себе, пересилило неприязнь. «Не от меня узнают, так от любого другого», – сказал себе Возняк.
– Гусева. Бурмистров – поддатый притащился. Калабаева только верещала, проку от нее не было.
Он диктовал размеренно, без пауз, очевидно, держа перед глазами всех, кто помогал бороться с огнем. Из его слов складывалась типичная картина подобного рода происшествий: сперва прибежали самые активные и те, кто жил рядом; они, перепуганные близостью страшной угрозы, принялись тушить и кричать, созывая остальных. Кто-то ударил в проржавевший лист железа, висевший возле центрального колодца, от чего этот самый лист, носивший почетное имя «набат», рассыпался на куски. Тогда на огонь стали медленно, как бабочки-инвалиды, слетаться пьяные, нездоровые или совсем уж старики, кому и триста метров пройти было в тягость. Таким образом, процессия участвующих в тушении растянулась во времени на целый час.
– Кто пришел последним? – спросил Илюшин.
Возняк принялся загибать пальцы. Ну, Бурмистров, алкаш. Худяковский бомж, которого надо гнать в три шеи из деревни, поскольку проворонил огонь. Кто еще? Сама Худякова явилась поздно, но участвовала в деле наравне с мужиками.
– А Маркелова? – спросил Сергей, оторвавшись от записей.
Возняк надолго задумался.
– Не было Таньки, – признал он. – Вроде потом мелькала где-то, когда все закончилось. Но тушили без нее. И Яковлева не пришла.
«А окна Маркеловой выходят на площадку, где собирались устанавливать пионера с горном», – подумал Илюшин.
– А что Красильщиков?
– Он рано явился. За ним наши мужики сбегали, помогли огнетушители дотащить. У него их штук восемь, а то и больше. Трясется за свой драгоценный терем. – Последнюю фразу Григорий произнес с нескрываемым презрением.
– У вас с Ниной Ивановной случилась когда-то ссора? – спросил Илюшин, словно продолжая давно начатый разговор.
Возняк не ожидал такого резкого перехода.
– С чего ты взял?
– Люди говорят.
– Какие люди? – Тяжелый взгляд остановился на Макаре.
– Я тут слишком мало времени провел, Григорий Матвеевич, по именам никого пока не помню.
Взгляд Илюшина был чистосердечен и невинен.
– Я с ней не ссорился, – отрезал Григорий. – А не любит она меня, потому что стыдно ей. Много горя мне через нее пришло.
– Что у вас с ней случилось?
– Не твое дело.
– А Вера Бакшаева? – с прежним простодушием спросил Макар. – Она успела прийти на пожар?
Возняк сунул самокрутку в карман, неторопливо поднялся, распахнул дверь и застыл возле нее, молчаливо выпроваживая гостей.
– Вы хоть кивните нам, Григорий Матвеевич: да, нет? – сказал Илюшин, остановившись напротив него. – Была жива Вера Бакшаева, когда вы раскопали могилу, или ее сестра сочиняет?
Возняк уперся в него взглядом, от которого по загривку Бабкина пробежала ледяная волна. Чем-то неизъяснимо жутким повеяло от охотника. Воздействие его страшной застывшей фигуры было тем сильнее, что каких-то четверть часа назад он с детским тщеславием упивался своей осведомленностью и наслаждался их подобострастным вниманием.
В эту минуту у Бабкина не осталось сомнений в том, кто выкинул их из деревни. Он понял, что это было второе предупреждение и что никакая сила не остановит охотника, если он решит свернуть им шеи и похоронить ночью в лесу. Дерзость Веры Бакшаевой, провоцировавшей Возняка, представлялась теперь совершенно невообразимой.
«Уходим», – дернул он Макара.
Илюшин не только не двинулся с места, но даже не отвел взгляда. Серые глаза встретились с темно-карими. Макар молча ждал ответа, приветливо улыбаясь, пока хозяин дома застыл в противоестественной неподвижности, словно выключенный на половине шага робот.
Наконец Илюшин пожал плечами, вздохнул и вышел из комнаты.
За каждую секунду этого немого противостояния Бабкин постарел на год.
Однако на этом дело не кончилось. Когда они спустились с крыльца, Илюшин толкнул Сергея в бок, и, проследив за его взглядом, тот увидел под навесом темно-зеленый «Дастер» с прицепом. Пес лежал в конуре, положив голову на вытянутые передние лапы, и, кажется, дремал.
– Протектор, – тихо сказал Илюшин. – Ты иди пока на улицу, а я быстро щелкну и догоню.
Бабкин недоверчиво посмотрел на напарника:
– Сдурел?
– Я легко нахожу общий язык с собаками, – заверил Макар.
– С той-терьерами. А эта корова тебя перекусит пополам и не чихнет. Стой тут. Если что – не ори и не дергайся.
– Ну да, обычно-то я в критических ситуациях именно так и поступаю: ору и дергаюсь, – начал было Макар, но Бабкин уже приближался к машине Возняка, на ходу доставая телефон.
Чертыхаясь, промахиваясь мимо иконки, Сергей, наконец, открыл нужное приложение. Присел на корточки, скользнул взглядом по конуре – и замер.
Алабай наблюдал за ним. Ни черта он не спал, этот зверь без имени, выдрессированный понимать своего хозяина с помощью жестов.
Уставившись ему в переносицу, Бабкин поднес к колесу телефон, дождался тихого писка фокусировки и вслепую нажал на кнопку спуска.
