– Не пришла она. Ни в этот день, ни на следующий. Машина ее у меня под навесом стояла, я боялась, соседи начнут вопросы задавать… А никто и не заметил, все на огонь отвлеклись. Когда стало ясно, что Верка исчезла, Григорий отогнал ее в лес, к болоту. Как вы нашли-то ее? Никто из местных там и не ходит!
– Мы не местные, – сказал Илюшин, думая явно о другом. – И никаких странных звонков? Никаких следов вашей сестры?
Надежда покачала головой.
– А у вас, Надежда Павловна, есть какие-нибудь версии ее исчезновения?
– Не знаю я, где она, – с тоской зашептала Бакшаева, – не знаю, и представить не могу, куда она девалась…
– Чего вы боитесь? – спросил Макар.
Женщина вздрогнула. Взгляд ее метнулся мимо Илюшина, и Бабкин следом за ней посмотрел в окно. Никого там, конечно, не было, только на облетевшей березе красовалась сорока.
– Боюсь, за крестом своим она придет…
– Тогда бы вы его не на шее носили, а в ящик спрятали, – невозмутимо возразил Макар. – Надежда Павловна, если все так, как вы рассказываете, ваша сестра считает, что вы ее спасли. Значит, ее вам опасаться не стоит, верно?
Бакшаева неуверенно кивнула.
– Кого же тогда? Возняка?
– Вы на Гришу поклеп не возводите! Не такой он человек, чтобы на него вешать всех собак! – неожиданно зачастила она. – Ступайте, ищите кого вам надо, а на порядочных людей… напраслину… за нее и ответить можно!.. Видали мы таких!..
И понесла, заблажила про клеветников, про Григория, которого после смерти назначат святым, и перебить ее не было никакой возможности. Искусственной ли была ее истерика или непритворной, Бакшаева спряталась за ней.
– Крепко ее напугало возвращение покойницы к жизни, – сказал Бабкин, когда они спустились с крыльца.
Илюшин с сомнением покачал головой:
– Это не возвращение, это что-то другое. Половину она, конечно, недоговаривает, но в главном, мне кажется, верить ей можно: Вера была жива ночью с пятнадцатого на шестнадцатое, по крайней мере, до начала пожара. А вот что с ней стало потом…
– Сдается мне, отлично ей известно, что стало. Иначе зачем бы им с Возняком машину прятать?
– Черт знает… Надо с охотником встретиться, пока она его не предупредила.
– Давай встретимся, – мрачно согласился Бабкин.
Сорока выкрикнула что-то ехидное и сорвалась с ветки.
– Архив, – сказал Илюшин, глядя ей вслед. – Тебе надо договориться со следователем, чтобы нам показали дело.
– А какая связь?
– С чем?
– С сорокой. Не зря же ты именно сейчас вспомнил про архив, правда?
Илюшин остановился и посмотрел на Бабкина с неожиданным интересом.
– Отличный вопрос! Если бы ты не сказал, я бы об этом даже не подумал.
– А теперь подумал?
– Ага.
– И что?
– Прямая связь, мой пытливый друг. Что все рассказывают о пожаре в девяносто первом? Сплетни! А кто приносит сплетни? Сорока на хвосте! Ясно теперь?
– Ясно, – согласился Бабкин и сочувственно похлопал Илюшина по плечу. – Ассоциации у тебя как у пятиклассника.
– А у тебя вообще никаких.
– Бог миловал! Ладно, подожди, раз уж вспомнили…
Он отошел в сторону, как делал всегда, чтобы позвонить, и набрал номер следователя. Илюшин терпеливо бродил туда-сюда перед домом Капитолины и уже вытоптал на размокшей тропинке знак бесконечности, когда Бабкин побрел обратно. Одного взгляда на его помрачневшее лицо Илюшину хватило, чтобы понять: план провалился.
– Отказал, сволочь? – издалека спросил он.
– Не гони на мужика. Нормальный он.
– Но в архив нас не пустят.
– Не пустят, – вздохнул Сергей.
– Рылом не вышли?
– Сгорел у них архив, – сказал Бабкин. – Лет десять как.
– Ого! Сожгли?
– Нет, не похоже. Я его и так пытал, и эдак, он стоит на своем: сгорело по естественным причинам. Архив был, как водится, в подвале старого здания, и загорелось вообще в подсобке, потому что молодой сторож, кретин, выпивал там с девками. Одна из них решила, что бегать нагишом по подвалу с зажженной свечкой – отличная идея. Ну и ткнула в картонную папку. А они же сухие все… Вспыхнуло разом. Люди-то едва успели спастись. Пожарные приехали быстро, здание особо не пострадало. Но подвальное хранилище сгорело дотла.
– М-да, – сказал Илюшин. – Ладно, понадеемся на память участников событий.
Калитка, мимо которой они шли, распахнулась, и из двора вышла Лариса Яковлева в телогрейке и теплых штанах, задумчиво крутя в пальцах вилку с двумя зубцами. Завидев сыщиков, она всплеснула руками; вилка вылетела, описала серебристую дугу и воткнулась в сантиметре от ботинок Сергея.
– Все бездельничаете! – укорила Яковлева. – Шли бы работать, шаромыжники!
* * *
Григорий шестым чувством уловил, что кто-то приближается к его дому. Про себя он называл его хатой. Так еще отец говорил, и к Возняку словцо перешло по наследству. Вещи он любил новые, а слова – старые: если выдумали один раз название, зачем другое сочинять? Чем меньше слов, тем лучше. Люди и без того треплются слишком много.
Болтунов Возняк презирал.
Вон, Красильщиков избу свою обозвал теремом, и все остальные вслед за ним повторяют как бараны. Терема – они у бояр. Или у купцов. Красильщиков не боярин и не купец, а лысая шелупонь.
Хотя бабы на таких падкие.
Взять хоть Татьяну…
При мысли о Маркеловой Григория перекосило. Сначала она, потом Верка… Неспроста обе появились тут в один год!
С Танькой он потом разберется. А пока нужно решить, что делать с москвичами.
Григорий подошел к окну, поглядел из-за занавески. Ну, точно! Ишь, топают, важные – чисто гуси. А где тот гусь? В морозилке лежит, синий да ощипанный.
Смотрел он не на них. На людей зачем смотреть? Люди все одинаковые. Смотрел он на следы, оставшиеся на тропе.
За грузным мужиком след четкий, как за кабаном. Идет размашисто, не семенит, правую ногу вдавливает глубже, чем левую: похоже, прихрамывает, побаливает у него левая нога. За его приятелем – след неглубокий, частый: сразу видно, привык быстро ходить, а весит не больше семидесяти килограммов – плевый вес для мужика, да и не мужик он, щенок. Когда Григорий перетаскивал его в прицеп, даже усмехнулся: ей-богу, с любой из деревенских баб хлопот было бы куда больше. Вот со вторым пришлось повозиться. Но проделал он все быстро, аккуратно, у самого душа радовалась.
Жаль, что труды его пошли насмарку.
Он склонился над кастрюлей супа, тихо булькавшей на плите, втянул воздух. Всю еду проверял на соль только так, по запаху. Добавил щепоть. Прежде чем опустить крышку, плюхнул в варево щедрую ложку сливочного масла – так всегда мать делала, – выключил плиту и пошел открывать дверь.
