Илюшин передвигался так легко, словно позаимствовал у Красильщикова не сапоги, а сандалии с крылышками.
– Слышь! – позвал Сергей, когда Макар совсем уж умчался в лесную даль. – Притормози, Гермес фигов!
«Фигов! Фигов! Фигов!» – радостно отозвался березняк.
Они шли, и шли, и шли. Лес обступал их, вглядывался, но молчал. Безмолвие нарушали только их шаги и редкий хруст треснувшей под подошвой ветки.
Березы и чахлые сосны сменились осинами. Сергей осознал, что почва под его калошами не твердая, а пружинящая, мягкая. Он обернулся – сбоку ему почудилось движение – но поймал взглядом лишь крупный лист, слетевший с ветки. «Дожили. Деревьев боюсь».
Пугался он редко. Его бесстрашие проистекало из скудного воображения и крепкой психики: Бабкин не рисовал себе картин мрачного будущего не потому, что был уверен в будущем, а потому что был бездарным художником. Большинство страхов оставались за пределами его понимания. «Вот, скажем, умрешь…» – иногда задумывался он, но на этом мысль тормозила, столкнувшись с очевидным препятствием: Сергей не знал, что такое смерть. Понятно, что отсюда ты ушел. Но куда вышел? А если не вышел, то все еще проще: кого нет, тому не страшно.
Вот за жену он боялся, да. Когда Бабкин встретил Машу, кроме того, что внезапно он оказался совершенно счастливым, причем не моментами, а постоянно (чего, наученный прежним опытом, никак не ожидал ни от мироздания, ни от самого себя), в нем пробудилось магическое мышление. Стоило ему подумать, что с женой может случиться беда – автобус с уснувшим водителем, безумец с ножом, оторвавшийся тромб, – как некое чувство подсказывало, что ничего подобного не произойдет, пока он не позволяет этим мыслям пробиться в свой рассудок. И пристыженные мысли маячили где-то вдалеке, а затем скорбно таяли, убедившись в своей невостребованности.
В Камышовке же он постоянно испытывал странное ощущение… не сам страх, но предчувствие страха. Меня вот-вот что-то сильно испугает. Поразмыслив, Сергей связал свое состояние с нападением неизвестного.
– Зря мы это делаем, – вдруг неохотно сказал Илюшин.
Они остановились на краю неглубокой лощины. Внимание Сергея привлекли обвязанные вокруг стволов на высоте человеческого роста красные тряпочки, выглядевшие так, словно отряд осин посвящали в пионеры. Никакого объяснения этим меткам Бабкин найти не мог и даже подумал, не спрятана ли поблизости машина, однако беглый осмотр показал, что здесь не укрыть и трехколесный велосипед.
– Что зря?
– Ищем Бакшаеву…
– Зря – потому что ее здесь нет?
– Потому что нам вообще не стоило браться за это дело.
Бабкин в изумлении уставился на друга.
Участие Сергея в каждом их расследовании, по его собственному убеждению, сводилось к то- му, чтобы работать добросовестной шестеренкой, хорошо, пусть даже поршнем или коленчатым валом, в то время как от Илюшина зависело, подавать ли топливо в этот механизм. Он был источником энергии, вечным двигателем, материализованным в виде человеческой особи: пол мужской, рост метр семьдесят пять, волосы русые, внешний вид не соответствует паспортному возрасту. Вечный двигатель не может работать с перебоями.
– Откуда сомнения?
Макар сделал неопределенный жест.
– Не знаю… Такое чувство, будто то, чем мы занимаемся, ни к чему хорошему не приведет. Бывают же тайны, которые не надо разгадывать, а?
– Только не убийство.
– Не знаю… – повторил Илюшин. – Может, мне просто Красильщиков нравится.
– Ну, мне он, положим, тоже нравится.
– Это не помешает тебе отправить его в тюрьму. Так ведь?
– Преступник должен быть наказан, – внешне спокойно сказал Бабкин, совершенно не понимая, что нашло на Илюшина, но спохватился, что выражается каким-то казенным, нет, даже хуже, – плакатным языком, будто персонаж комикса: кудрявый мужчина в синих рейтузах и алых трусах. – В смысле, ну, есть же закон.
Он вдруг рассердился и на себя, вынужденного в чем-то оправдываться, причем непонятно до конца, в чем именно, и на Илюшина, непринужденно поставившего его в идиотское положение, из которого он никак не может выпутаться и барахтается, словно щенок в луже.
– А у нас что, новая концепция? Плохих людей сажаем, хороших отпускаем? Они же хорошие! Как же их на зону! Так, нет?
Илюшин помолчал. Потом сказал, как ни в чем не бывало:
– Пошли, грибов наберем.
И не успел Бабкин спросить, ополоумел он совсем, что ли, какие грибы в ноябре, как тот уже спускался вниз, оскальзываясь на мокрых листьях, – туда, где на березовом пне изгибались змеиные ножки опят.
Опята Илюшин сложил в собственный капюшон. Набрав грибов, он как будто начисто забыл, о чем они только что разговаривали, и снова рванул вперед. Однако прежняя его уверенность в том, что болото они найдут без труда, понемногу иссякала, и когда вышли на широкую поляну, Макар остановился в замешательстве. Впереди, сколько хватало взгляда, тянулся все тот же редкий осиновый лес.
– Где болото? – риторически спросил он.
– Дай-ка посмотреть.
Бабкин уткнулся в карту, затем сверился с навигатором. Искусственный интеллект утверждал, что они прибыли в место назначения.
– Странно… – пробормотал Илюшин.
Шагнул вперед и провалился по колено.
От неожиданности у него громко клацнули зубы. Не будь Сергей так изумлен, он бы расхохотался. Вода подбиралась к верхнему краю илюшинского сапога; Макар дергался, пытаясь выбраться, но с каждым рывком болото отвоевывало у него еще пару сантиметров.
– Замри! – рявкнул Бабкин.
Он присел, вцепился в скользкое, как масленок, голенище и рванул вверх. С неописуемым звуком, похожим одновременно на чавканье и прощальный всхлип, сапог вылетел из трясины, а Илюшин с размаху плюхнулся на землю. Опята рассыпались вокруг него.
– Фигасе! – сказал Макар.
Сергей окинул взглядом эту картину – Илюшина в окружении грибов, напомнившего ему приготовления жены к фаршировке курицы гречкой с шампиньонами, – и все-таки заржал. Мстительное удовлетворение от того, что Макар наконец-то и сам выглядит глупо, смешалось с облегчением: все-таки они очень легко отделались.
– Даже ногу не промочил, – пробормотал Илюшин, ощупывая носок.
– Я тебе что говорил! Лесника нужно было звать.
В ближайших зарослях Бабкин обнаружил подобие слеги – длинный ствол молодой осины – и ножом срубил с него ветки. Осторожно продвигаясь вдоль поляны, оказавшейся никакой не поляной, и окуная слегу, он выяснил, что болото непроходимое: жердь уходила в воду метра на полтора. И прожорливое: при очередном измерении осиновый ствол так прочно засел в жиже, что Сергею только с третьей попытки удалось его выдернуть.
Когда он вернулся, Илюшин обосновался на поваленном стволе.
