В то же время отсутствие у службы военного контроля единого управляющего органа, а также удаленность многих КРО от Санкт-Петербурга приводили к значительному повышению уровня автономности контрразведывательных отделений. Деятельность отделений слабо контролировалась как генерал-квартирмейстерами военных округов, так и Главным управлением Генерального штаба. Что касается межведомственного взаимодействия в сфере контрразведки, то оно, по выражению историка Б. А. Старкова, «носило характер переписки по общим вопросам динамики иностранного шпионажа»
[33].
Развитие контрразведки сдерживалось и факторами чисто психологического свойства. В частности, по словам историка Н. С. Кирмеля «менталитет кадрового офицерства изначально был негативен по отношению к любому виду оперативного поиска в своей среде»
[34]. Это затрудняло выявление завербованных иностранными спецслужбами высокопоставленных офицеров русской армии.
Следует признать, что таких шпионов было не так уж и мало: за период с 1911 по 1913 год отечественная контрразведка смогла задержать полковника Штейна, пытавшегося продать немцам секретные карты Генерального штаба; полковника Лайкова, предлагавшего австрийским агентам мобилизационные планы российских вооруженных сил; а также полковника Леонтьева, решившего передать иностранным разведчикам планы наступления русской армии на случай войны с Германией и Австро-Венгрией.
Между тем иностранные спецслужбы постоянно усиливали свою активность в России. Например, немецкие агенты на Кавказе в одном только 1913 году потратили на организацию разведывательной сети около 10 миллионов марок.
Судьбоносный 1914 год становился все ближе…
1.2. Военная контрразведка России в 1914–1917 годах
Первая мировая война стала одним из важнейших событий XX века не только для России, но и для всей Европы. Принеся немыслимые бедствия и разорения большинству европейских народов, с другой стороны, она дала мощнейший импульс развития науке, искусству, военному делу. Аналогичное влияние она оказала и на контрразведывательные органы воюющих сторон. Российская империя не была исключением.
С первых же дней войны отечественные спецслужбы столкнулись с довольно высокой активностью иностранных разведчиков. К примеру, уже в конце августа 1914 года сотрудниками Департамента полиции в непосредственной близости от Архангельска был задержан немецкий пароход, имевший на борту радиотелеграфную станцию
[35]. В том же месяце ГУГШ вскрыло шпионскую деятельность немецкого агента К. Бергхарда, работавшего под видом коммивояжера в Петрограде и Саратове.
Не бездействовала и австрийская агентура: разведшколы в Вене, Кракове и Кошице форсированно готовили профессиональных шпионов для засылки на территорию России
[36]. А в октябре 1914 года Военное министерство засекло факты участия турецких дипломатов в ведении разведывательной деятельности и развертывании панисламистской пропаганды в разных концах страны
[37].
Поскольку начальный этап военных действий характеризовался грандиозным всплеском патриотизма в Российской империи, это наложило свой отпечаток и на особенности контршпионской работы отечественных силовых структур. Многие русские солдаты и офицеры, завербованные иностранными спецслужбами, после попадания на территорию России тотчас же шли с повинной в контрразведку. Так, например, поступил подпоручик 23-го Низовского пехотного полка Я. Колаковский, признавшийся в получении от немцев заданий по подрыву моста под Варшавой и убийству великого князя Николая Николаевича
[38]. Впрочем, несмотря на такие проявления верности присяге и долгу, случаи измены российских подданных в 1914 году также были весьма нередки. К примеру, переправкой австрийских шпионов через границу стали активно заниматься жители прифронтовой полосы, получавшие за это жалованье в размере 20 рублей.
Под воздействием официальной антигерманской пропаганды подобные случаи привели к тому, что в общественном сознании наметился «перенос комплекса отрицательных эмоций ненависти и ожесточения, связанных с образом внешнего врага, на образ врага внутреннего — „внутреннего немца“»
[39]. В свою очередь, подобная экстраполяция повлекла за собой развитие шпиономании и доносительства. Жандармский генерал А. И. Спиридович отмечал, что с первых же дней войны «как-то странно сильно стали говорить в Петербурге о шпионаже немцев», а с фронта «шли слухи, что еврейское население чуть ли не сплошь занимается шпионажем»
[40]. Последнее грозило превратиться в настоящую проблему, поскольку эту точку зрения разделяли даже члены Совета министров!
[41]
Высшее военное командование также попало под влияние антисемитских настроений, посчитав, что «евреи деятельно скрывают дезертиров, способствуют побегам нижних чинов и вообще стараются ослабить мощь русской армии»
[42]. А если высокообразованный офицерский корпус стал воспринимать российских евреев как пособников противника, то чего же следовало ожидать от простых солдат? Согласно докладам полицейских чиновников, к концу 1914 года в действующей армии укрепилось твердое мнение, что Генеральный штаб Германии всячески использует евреев, свободно владевших немецким языком, для ведения разведывательно-диверсионной работы на территории России «из-за склонности многих из них к преступлениям всякого рода за деньги».
В итоге убежденность военных властей в наличии массового шпионажа со стороны евреев вынуждала контрразведывательные органы тратить львиную долю своего времени на детальную разработку почти каждого доноса о фактах разведывательной деятельности иудеев. По данным С. Гольдина, на начальном этапе войны евреи «фигурировали как обвиняемые или подозреваемые в 20–30 % дел, заведенных контрразведывательными отделами 2-й, 8-й, 10-й армий»
[43].
