– Я имел честь знавать вашего батюшку. – Господин префект Карафуто пожал мне руку. – А ваш дед служил с моим отцом на Иото. В те самые деньки, в те самые деньки, да…
– Он рассказывал. Без сомнения, это были великие времена.
Некоторое время мы, отдавая дань приличиям, вспоминали доблести отдаленных и не очень предков, а исчерпав исторические пересечения наших семей на полях славы Империи, приступили к настоящему, и префект по моей просьбе вкратце рассказал о состоянии дел на Сахалине:
– Насколько я знаю из бумаг, вас интересует положение дел каторжных категорий населения. Должен отметить, что вопрос о реорганизации каторжных тюрем давно уже приобрел насущные черты. Без должного финансирования местная администрация не в состоянии наладить надежное содержание, про исправление же говорить не приходится…
Префект вздохнул с такой искренностью, что я на секунду поверила, что ему действительно не безразличны судьбы заключенных и поселенцев.
– Не совсем так, – ответила я. – Передо мной не стоит конкретных задач по инспекции островных учреждений, в том числе и исправительных, хотя их посещение и входит в мои обязанности. Академию Наук, Университет и Департамент Этнографии, в частности, гораздо больше интересует общая картина. Этакий очерк о положении дел в префектуре. Впечатления свежего человека. Вы же знаете, режим изоляции настолько строг, что до Академии не доходит практически никакой информации, а это, в свою очередь, порождает подчас крайне искаженное представление о существующем положении дел.
– Да-да, – кивнул префект, – понимаю. Это важно. Положение дел, да…
Показалось, что и он не поверил, заподозрив во мне тайного агента. Странное предположение – если бы я действительно являлась тайным агентом, то гораздо логичнее было прибыть на остров в качестве каторжного, вольнонаемного, но никак не в открытую.
– Положение дел у нас не очень веселое. – Префект подошел к окну, сдвинул жалюзи. – Положение у нас сложное и скверное…
Перенаселение, голод, эпидемии. Земля истощена. Чистой воды катастрофически не хватает. Биологические ресурсы использовать невозможно – экосистема серьезно разрушена, заражение прибрежной территории и рек позволяет использовать воду исключительно в технических целях. Лес вырублен, а тот, что не вырублен, выгорел, либо засох, либо не пригоден к переработке. На сегодняшний день на острове приблизительно пятнадцать тысяч каторжных, из которых более четырнадцати тысяч – мужчины. Около ста тысяч лиц вольного состояния, включая администрацию, солдат и чиновников. Порядка пятнадцати миллионов условно свободных, им разрешено перемещаться по острову, но не покидать его. Велика вероятность, что условно свободных гораздо больше. И разумеется, никакой статистики не ведется.
– Как обстоит дело с промышленностью? – спросила я. – Судя по вашему порту, она развивается в соответствии с планом.
– Сахалин дает меньше трех процентов валового продукта Империи, – отмахнулся префект. – Итуруп с его вулканами и копями – десять. Промышленность на острове не главное…
– А что главное?
– Каторга, – ответил префект. – Разумеется, каторга в широком смысле – это не три каторжные тюрьмы и не несколько тысяч бессрочных поселенцев. Каторга – это всё, что вы видите вокруг.
Префект постучал по стене согнутым пальцем; получившийся звук был не каменным, а скорее картонным.
– Сахалин – это всего лишь буфер, – сказал префект. – И у него достаточно простые функции. С одной стороны, он вбирает в себя нежелательные элементы социума Империи – убийц, разбойников, растлителей, психопатов и прочих негодяев, даже малое количество которых может разрушить любое общество. С другой – Сахалин принял всех, кто бежал после Войны с материка. И до сих пор принимает. Если говорить проще, это огромная…
Префект применил для характеристики вверенной ему территории выражение, малоупотребимое в приличном обществе, но, на мой взгляд, характеризующее остров как нельзя точно.
Префект заметил, что смутил меня своей матросской лексикой, смутился сам и попытался сгладить грубое впечатление:
– Сахалин – благо для мира и ад для его обитателей, так бы я сказал. Остров – последний рубеж перед наступающими силами хаоса. Мы здесь как некие полуденные стражи…
Я давно заметила одну особенность – многие чиновники средней руки обожают философствовать вслух. Они точно ждут слушателя, и стоит тебе только появиться, как чиновник начинает рассуждать про смысл бытия, предназначение человека и тяжелый крест, причем это всегда заканчивается непременной жалобой на скудное содержание. Поэтому, чтобы не доводить столь почтенного чиновника до жалоб, я переключила разговор на другую тему.
– А как обстоит дело с мобильным бешенством? – аккуратно поинтересовалась я. – Общество хочет знать, надежно ли защищен остров от проникновения инфекции с материка? Потому что ходят некоторые тревожные слухи…
– Абсолютно защищен, – заверил префект. – Вы же знаете, в связи с изменениями климата пролив никогда не замерзает. В нем регулярно дежурят суда береговой охраны, само побережье острова патрулируется, через каждые двадцать километров расположены посты. Ветер всегда восточный, так что пересечь воду сложно… Справедливости ради надо признать, что последний случай зарегистрирован около шести лет назад. Впрочем, это случилось за проливом, кажется, где-то в районе условного Хабаровска. Так что…
Префект улыбнулся и стал говорить тише:
– Бешенство не передается по воздуху, МОБ – это всегда носитель, а носителей за проливом с каждым годом все меньше и меньше.
И еще тише:
– Знаете, мне иногда кажется, что МОБ – это пугало, используемое для выбивания финансирования. Всем известно, что силы самообороны поглощают практически половину бюджета Империи, в то время как мы едва сводим концы с концами…
Последнее префект произнес трагическим шепотом, поглядев на меня с такой обидой, что я почувствовала и себя виновной в том, что на Сахалине сложилась подобная ситуация.
– Я подготовил некий проект. – Префект взял с подоконника папку и протянул мне: – Если вы ознакомитесь на досуге, то я буду счастлив.
Я поняла, что отказаться от изучения проекта нельзя, и приняла папку.
– Это весьма актуально, – улыбнулся префект. – Вы завтра отправляетесь в Углегорск, а я в своем рассмотрении предлагаю наладить производство угля из вторичного леса…
– Из вторичного леса? – не поняла я.
– Вокруг Углегорска сохранился выгоревший лес, сотни гектаров. При некоторой обработке его несложно превратить в древесный уголь для отопления жилищ зимой. Я уже сделал все для организации пробного производства…
Я вдруг ясно осознала, что префект хочет отсюда сбежать. Сбежать домой из этой каторги. Наверняка он направлен сюда отнюдь не за заслуги, хотя… Он знал еще моего деда, а это поколение идеалистов, они стремились к великому, и вполне возможно, что префект прибыл на остров добровольно – отстраивать порт, тянуть железную дорогу на север, бороться с последствиями войны, строить будущее, на которое тогда надеялись. Но шли годы, лета и зимы, тайфуны и туманы, и теперь у префекта ревматизм и люмбаго, у него нет жены и нет детей, и вся его жизнь прошла здесь, в заботах и мечтах. Постепенно забот становилось все больше, а мечтаний все меньше, и сами мечтания эти изменились: теперь он мечтает о теплой комнате, медном тазе для ног с горчичной водой, горячем камине и бокале вина, он придумывает стратегии для угольных мануфактур и наверняка собирается подарить мне золотую ложку и платиновую вилку.
