Конечно, вы не умеете любить, сказал он и слез с качелей. Теперь Мастер стоял почти вплотную, задрав ко мне голову, но я стеснялся отодвинуться. Только тот, кто не любит людей, может полюбить Бога, сказал он. Мы нужны Ему не меньше, чем Он нужен нам. Первородный грех — это открытие, что можно любить не Бога, а человека. «Устыдились наготы своей»? Ерунда: не наготы они устыдились, а человечности. Какое это было сладкое и стыдное открытие: что можно любить человека с этими его пальчиками, и хрящиками, и складочками. С волосками и скользкой, как выводок маслят, изнанкой.
Но оказалось, мы не можем одновременно любить и Бога, и людей. Что-то ломается в душе, стоит тебе полюбить человека, и ее уже не вернуть к Богу. Пришлось выбирать, и мы выбрали людей, так непристойно похожих на нас самих. Любовь к человеку — всегда немножко инцест.
Бога мы больше не любили. Остались лишь уважение и страх. И тогда пришел Иисус, чтобы объяснить, как одновременно любить Бога и человека. Сына Божьего и Сына Человечьего. Анемичного, кадыкастого, плачущего на кресте бомжа и Спасителя, давшего людям второй шанс.
Он объяснил, но мы не поняли. Все осталось по-прежнему. Даже лучшие из священников делают вид, что выбрали Бога, но на самом деле любят только людей.
Поэтому я нашел вас, не любящих никого на Земле. Только вы можете дать Богу всю любовь, которую он заслуживает.
Я не хочу в космос, закричал я. Я хочу любить. Земных женщин, усталых и пахнущих. Вместе с которыми можно плакать и есть. Зачем Богу те, кто не умеет любить?
Четырнадцатого октября, ответил он. Ровно через неделю.
На следующий день я поехал к Ковчегу, чтобы кое-что проверить.
Я понятия не имею, на что похожи устройства для терепортации к Богу, но точно знаю, как выглядят промышленные печи. Я ими торгую.
Я открыл сарай (Палыч показал, где прячет запасной ключ) и внимательно осмотрел Ковчег снаружи и изнутри. Это была большая высокотемпературная печь.
Вернувшись в Москву, я нашел политика Степана, что оказалось проще всего. Мы ходили по дорожкам бульвара, и я рассказывал ему про печь, про то, что мы никого не любим, про то, что Палыч давно, наверное, сошел с ума.
Под деревьями стояли черные пластиковые мешки с мертвыми листьями. Осенний новый год, пародийный, как месса сатанистов.
Потом мы вместе разыскали всех остальных: телеведущего Игоря, актрису Марину, психоаналитика Бориса, учительницу Веру, домохозяйку Аню. Мы обменялись телефонами, договорившись встретиться и обсудить, что делать с безумным Палычем и его печью.
В следующий раз мы увиделись только четырнадцатого октября, возле Ковчега. Один за другим они заходили в камеру и, нажав кнопку, исчезали в яркой вспышке. Марина мне улыбнулась, Борис кивнул, Степан помахал рукой.
Когда мы остались одни, Мастер сел рядом со мной на ящики.
Почему, спросил я. Почему, Палыч? Они знали, что это печь.
Они знали, что это Ковчег, сказал он. При телепортации тело разбирается на атомы в одном месте и собирается в другом. Наверное, ты мало читал фантастику. Если не знать, что в доме несколько этажей, лифт покажется камерой смерти, в которой бесследно исчезают люди.
Почему они ничего не сказали, спросил я.
Это было бесполезно, сказал Мастер. Ты хотел спасти их, потому что полюбил. Ты больше не нужен Богу.
Когда он нажал кнопку и исчез, я нашел в сарае инструменты и несколько часов методично разбирал Ковчег. Все детали, которые мне удалось снять, я расплющил молотком, все провода разрезал ножницами.
Потом я сел в углу камеры, посреди которой теперь была дырка от вывинченного столбика, и заплакал.
То ли от любви к ним, то ли от жалости к себе.
Куранты
В конце 2014 года Спасская башня Московского Кремля исчезла из виду: вокруг нее соорудили футляр из строительных лесов и натянутой на них термозащитной ткани. По официальной версии, на башне начались реставрационные работы, в ходе которых специалисты приводили в порядок, в частности, куранты, чьи стрелки и циферблаты давно ждали ремонта. Из-за этого президент был вынужден записывать свое новогоднее обращение, поднявшись на галерею Храма Христа Спасителя.
Следователь
Садитесь. Я майор Богоявленский.
Майор — не капитан, не лейтенант,
хотя, конечно, и не подполковник.
Но вы, надеюсь, званием моим
теперь вполне довольны и мы можем
начать беседу нашу?
Преступник
Что ж… Майор?
Конечно, жалко, что не подполковник —
мне в этом званьи чудится подполье,
стремительный ночной переворот
и жаркий влажный воздух, если выйти
с утра из президентского дворца,
чтобы упасть на каменные плиты,
как будто поскользнувшись в алой луже:
под южным солнцем вывихнулось время,
и следствие мешается с причиной.
Я, впрочем, совершенно не в обиде:
майор — это прекрасно, пусть я даже
совсем иначе вас себе представил:
казалось, будет красное, с усами,
и капли пота здесь вот, под затылком.
Хотя я вас, пожалуй, с брандмайором
скрестил и вычел, словно в ребусе, пожар.
Следователь
Мы можем приступить теперь к допросу?
Преступник
Следователь
Для начала
давайте разберемся с именами:
я, повторюсь, майор Богоявленский,
Петр Павлович. А вас мы как запишем?
Преступник
Следователь
Даже так?
Флор Лаврович? Есть имена не хуже:
Кузьма Демьянович, Борис, конечно, Глебыч.
Крестовоздвиженский, Покровский, Вознесенский…
Не будем исправлять?
Преступник
Нет, я уверен:
я сон — вы явь, я лист — вы твердый камень,
я вас могу собою обернуть,
но будет «три» и шелест ножниц мойры.
Следователь
Ну, хорошо, Успенский так Успенский.
Давайте сразу к делу: этой ночью
проникли вы в кремлевские куранты.
Вас обнаружили внутри, стальной кувалдой
крушащего бесценный механизм,
по щиколку в снегу из шестеренок, —
ну, и зачем?
Преступник
Следователь
Вам удалось. Теперь я весь оно.
А что ж вы замолчали, Флор Успенский?
К чему вниманье? К собственной персоне?
А может, вы, как модно стало нынче,
акционист и гений гениталий,
из тех, что, знаете, срамные части тела
терзают, распиная на брусчатке
и делая гнездо для мертвой птицы?
Тогда кувалда — это, значит, фаллос,
ну, а часы, наверно, символ женщин:
ведь их тела отсчитывают луны
и время льют из устьица клепсидры
на быстро тяжелеющие крылья.
Что там еще? Бог Кронос? Оскопленье?
Ну, как, я угадал?
Преступник
