Накануне собеседования Филипп нашел по интернету ближайший тир и на удивление неплохо отстрелялся там из «сайги» и семьдесят первого «ижа», так что молчаливый инструктор, поначалу прохладно отнесшийся к новичку, даже одобрительно кивнул, принимая оружие. Филипп так же молча кивнул ему в ответ: он понравился себе в этот момент, такой немногословный и меткий, про которого, возможно, думают, что он готовится идти на войну, а может быть, уже и был там, а теперь просто поддерживает форму между командировками. Однако никаких тестов на собеседовании не было: начальник охраны, наверняка отставной — а может, и не совсем отставной — гэбэшник, густо, но опрятно пахнувший стариком, равнодушно повертел в руках зачетную книжку спортсмена и, поговорив с ним минут десять, больше рассказывая о предстоящей работе, чем интересуясь прошлой жизнью и умениями Филиппа, отправил его оформляться в отдел кадров.
Филипп дежурил на входе в первый подъезд бизнес-центра. Всего подъездов было пять: они располагались по кругу в небольшом, вымощенном плиткой дворе, въезд в который перегораживал подрагивавший от вечного напряжения шлагбаум; между третьим и четвертым подъездом находился въезд в подземный гараж. В центре двора хорошо бы смотрелся фонтан или, например, скульптура — один из владельцев очень романтично погиб еще во время строительства, когда ткнулся головой в песок, не успев выйти из сразу начавшего розоветь моря, а мальчик, такой томасманновский мальчик, вскочил с полотенца, застыв в испуге, который быстро сменялся на его лице скукой, — и вот этот мальчик очень хорошо смотрелся бы в центре двора, но там было совершенно пусто.
Почти все охранники были из нового набора — мальчиши, сменившие на посту старших братьев, — и у них скоро сложились свои ритуалы, на которые начальство в условиях дефицита кадров смотрело сквозь пальцы, тем более что работать им приходилось в два раза больше, чем разрешало законодательство. Например, время от времени охранники устраивали перекур, хотя никто из них не курил, да и курить во дворе было уже нельзя: просто дежурные выносили из подъездов стулья, ставили их возле дверей и, словно усевшись за огромным и невидимым круглым столом, начинали обсуждение проблем разной степени актуальности.
«Не кажется ли вам, — говорил, например, Олег Скляр, длинноволосый инструктор мечевого боя и собачник, — что открытие в 1930 году планеты, названной в честь владыки царства тьмы Плутона, не лучшим образом отразилось на последующей истории нашего мира? И что исключение Плутона из рядов больших планет в 2006 году было неудачной попыткой эту историю поправить?»
«Почему же неудачной? — говорил Денис Воздвиженский, щуплый паренек с каким-то гламурно-криминальным прошлым. — Исключение из рядов — это, как вам охотно поведал бы мой дед, только первый этап отмывания кобелей и исправления горбатых. Не забывайте, что в том же 2006-м к Плутону отправили аппарат «Новые горизонты». Вы спросите, зачем исследовать планету, которую ты готовишься объявить неопознанной летающей херней? А я спрошу: а что такое, по-вашему, «Новые горизонты»? Есть, например, только один способ открыть новые горизонты для этого двора: снести окружающие здания к чертовой бабушке. Горизонт изменится моментально. Поэтому похоже, что ничего этот аппарат исследовать не будет, а просто расфигачит в 2015 году, когда он туда долетит, Плутон на астероиды, после чего сразу наступит Золотой век. Так что потерпите годик».
«Я бы обратил ваше внимание на то, что имя Плутону дала одиннадцатилетняя оксфордская девочка, — говорил Филипп. — И хотя звали ее не Алиса, а вовсе даже Венеция, весь этот жестокий абсурд вокруг вызван, вполне возможно, именно этим обстоятельством».
«А меня интересует место Плутона в современной культуре, — говорил дежуривший на въезде Леня Кузнецов по прозвищу Кузьмич, который никуда не выходил, а просто приоткрывал дверь своей будки. — В честь этого довольно гнусного бога названа почему-то собака Микки-Мауса — одно из немногих животных во вселенной криптофашиста Диснея, оставшихся неочеловеченными. Как тут не вспомнить принадлежавшего Аиду, то есть тому же Плутону, Цербера, которого Геракл выволок на солнечный свет? А сам Микки-Маус? Этот Мышиный король, свивший гнездо в головах детей всего мира и победивший с нашей помощью и Фрица, и его Нусскнаккера…»
Еще одним ритуалом было общее ухаживание за Анечкой, дружно выбранной охранниками на роль дамы своих сердец. Ухаживание проявлялось то в поклонах с мушкетерскими расшаркиваниями, то в хоровом «ура!» при ее появлении и вообще было по-школьному идиотским и платоническим — следуя молчаливой джентльменской договоренности, никто из них не приглашал ее на обед и не назначал свиданий. Разве что Кузьмич каждый раз, когда Анечка приходила на работу, поднимал шлагбаум, чтобы ей не нужно было подниматься по ступенькам и идти через узкую проходную, но она всегда сворачивала к турникету, так что вздыбленная вхолостую полосатая орясина выглядела несколько двусмысленно — причем именно из-за того, что Анечка не пользовалась предоставленной возможностью, так что может быть, именно этого эффекта она и добивалась, потому что сам Кузьмич, конечно, ничего такого не имел в виду.
Если не считать этого мелкого хулиганства, Анечка никак не отвечала на ухаживания охранников, ограничиваясь вежливыми улыбками, хотя иногда было видно, каких трудов ей стоило сдерживать смех. Особенно хорошо это было заметно Филиппу: она работала в его подъезде и, зайдя внутрь, позволяла себе немного расслабиться и иногда даже поболтать с ним, пока расписывалась за ключ, но это была их маленькая тайна и они никогда не демонстрировали на людях своих особых отношений, хотя, конечно, все и так завидовали Филиппу, раз он дежурил в первом подъезде.
Все закончилось, когда приехали черные «ниссаны». Из передней машины вышел человек, что-то коротко сказал Кузьмичу, на секунду раскрыв ему в лицо свое удостоверение, словно махнула крыльями сидящая у него на ладони бабочка, — та самая, из-за которой начинаются ураганы, — и Кузьмич сразу же растерянно поднял шлагбаум. Филиппу они даже не стали ничего говорить, просто мазнули рукой по стеклу — сиди, не дергайся, — и побежали вверх по лестнице. Через несколько минут они вывели Анечку.
Филипп откуда-то уже знал — хотя откуда? никто вроде бы к нему не спускался, да и не звонил, и хотя слухи имеют свойство распространяться, игнорируя любые законы физики, но вот все-таки откуда? — ну, в общем, откуда-то он уже знал, что ее арестовали как инопланетную шпионку, может быть, даже с Плутона, может быть, она хотела предотвратить уничтожение Плутона, может быть, просто отомстить, так что вполне возможно, она была даже не шпионкой, а террористкой, но эти детали уже, конечно, не имели никакого значения, когда Филипп встретился с ней взглядом и отвел, первым отвел глаза, даже раньше, чем ей стало его жалко и она сама стала смотреть под ноги, на ступеньки, хотя что на них смотреть, она столько раз здесь ходила, что могла спускаться с закрытыми глазами, и не исключено, что она и вправду закрыла глаза, ведь зачем же его мучить, ведь ему, конечно, и так уже плохо, и стыдно, и больно, потому что он совсем, совсем ничего не мог сделать.
В этот день Филипп понял, зачем нужны охранники: для того, чтобы вместить в себя весь стыд, все бессилие и всю бессмысленность человеческого существования, защищая, заслоняя собой остальных. Когда человек, весь день читавший на работе графоманский роман про попаданца в бронепоезде Троцкого, видит охранника, он понимает, что есть люди, работающие еще меньше. Когда в здание врывается ОБЭП и нежных бухгалтерш, пахнущих жасмином и шоколадом, раздевают догола, чтобы найти спрятанные флэшки, они знают: их стыд и бессилие все равно меньше тех, что испытывает сейчас охранник, призванный защищать, но не способный даже подняться со стула. Когда кажется, что ни в работе, ни в жизни нет никакого смысла, ты видишь охранника, и у тебя становится легче на душе, потому что нет, конечно же нет, твоя работа еще кому-то нужна, хотя бы теоретически, а ты посмотри на этого мужика, ну, зачем он вообще? Даже не зачем он тут, в офисе, хотя и это, конечно, большой и интересный вопрос, а вообще — зачем? Но однажды наступает момент, когда охранники больше не могут вместить наших грехов, и мы начинаем ощущать какое-то смутное беспокойство, чувствовать жалость какого-то бога, и тогда начинается война, и охранники уходят на войну, чтобы их убили, и на их место приходят новые охранники.
