На дорогах, особенно при въезде в подмосковные города, тоже стояли посты «птицеловов». Андрей продолжал ехать, пока еще мог скрывать симптомы гриппа. Сначала по шоссе, потом по каким-то проселкам. В конце концов, он бросил машину и уже несколько дней шел пешком, стараясь никому не попадаться на глаза: после начала эпидемии даже здоровому человеку было опасно передвигаться в одиночку. «Птицеловы», бандиты, дезертировавшие солдаты — большой разницы, кто тебя убьет, не было. Несколько раз Андрея спасали только обострившиеся зрение и слух.
В Москве происходило то же самое. Милиция не вмешивалась. В городе вообще стало гораздо меньше милиционеров — многие давно сбежали из Москвы. Те, кто не уехал, стояли вместе с военными в оцеплении на «карантинах» — вокруг домов, где были обнаружен инфицированные. Если кто-то из жильцов заболевал, из дома больше никого не выпускали. Привозили несколько ящиков консервов, сваливали их в подъезде, а в любого, кто пытался выбраться на улицу, стреляли без предупреждения. На дверях при этом появлялось стилизованное изображение птицы, отдаленно напоминавшей мхатовскую чайку. Занавес, который больше не поднимется. По ночам здание со всех сторон освещалось прожекторами, чтобы никто не пытался сбежать через окно. Некоторые все-таки пытались. Не сбежать — улететь. Выживших после падения добивали. Через некоторое время инфекция распространялась по всем квартирам. Часто эти дома горели. Возможно, были виноваты обезумевшие жильцы, но ходили слухи, будто поджогами занимаются те же «птицеловы», а может, и сами милиционеры. Если соседи находили «птицу» раньше, чем власти, больного, как правило, убивали, а труп выбрасывали где-нибудь в соседнем дворе. Жены убивали мужей, дети — родителей. Иногда выяснялось, что убитый болел чем-то другим.
С начала эпидемии в Москве погибло около миллиона человек. От птичьего гриппа умерло не больше половины. Кто-то погиб в «карантинах» — умер от голода и покончил с собой, — кого-то сочли подозрительным «птицеловы». Китайцев и вьетнамцев убивали просто так. Рынок в Люблине и несколько общежитий сожгли еще в первые дни. Пытались зачем-то взорвать даже памятник Хо Ши Мину, но не получилось. Он продолжал стоять — покосившийся и покрытый копотью, зато с белыми крыльями от детского костюма ангела, которые кто-то прикрепил ему к спине.
У больных птичьим гриппом не было крыльев на спине. Крыльями должны были стать руки, на которых появлялись перья, но летать «птицы» не могли — не успевала развиться мускулатура. И все равно они прыгали — с крыш, обрывов, мостов, высоких деревьев. Это было единственной причиной смерти инфицированных. К концу седьмого дня у них оставалось только одно желание — летать. Больного можно было связать или запереть в комнате без окон — тогда он умирал от разрыва сердца. Лекарства от птичьего гриппа до сих пор не нашли. Правда, президент чуть ли не каждый день рассказывал в новостях, будто вакцина уже почти готова и эпидемия закончится со дня на день, но ему мало кто верил. Гораздо больше верили слухам про тех, кому удалось полететь. Говорили, что их уже около сотни. Говорили, что у них целое гнездовье где-то под Вологдой. Говорили, что они могут научить летать.
Туда, под Вологду, Андрей пробирался уже седьмые сутки. Судя по всему, у него оставалось лишь несколько часов: перья уже были по всему телу, а когда он пробовал говорить сам с собой, из горла вырывался невнятный клекот. Хотелось летать. Очень хотелось летать. Нужно было летать. Ни о чем другом Андрей думать не мог. Последние километры он шел на четвереньках — чтобы не видеть небо. Перья волочились по грязи, сердце больно билось о ребра, а он повторял про себя: «Скоро все закончится. Скоро все закончится». Андрей не видел, что он уже ползет вдоль дороги, что рядом тормозит военный «Уазик», из которого выпрыгивают и бегут к нему люди в белых халатах. Его перевернули на спину и, крепко держа за руки и за ноги, вкололи что-то в вену. Бородатый врач кричал Андрею в лицо: «Ты слышишь меня? Слышишь меня! Это вакцина! Это вакцина! Она начнет действовать через пару часов! Ты слышишь меня? Потерпи — ты будешь жить!» Андрей не слышал его. Он смотрел, как за спиной врача из-за деревьев поднимаются в воздух огромные птицы и, построившись клином, летят на юг. Сотни, тысячи, десятки тысяч птиц. И тогда Андрей закричал. Он кричал, когда его клали на носилки, когда его несли в машину, когда его везли в Москву. А когда Андрей перестал кричать, ему уже было все равно.
Банка с мертвецами
В конце зимы, когда из-под старого и некрасивого снега запахло рыбой, старухи в подземных переходах начали продавать трехлитровые банки с мертвецами. Маленькие, размером со спичечный коробок, мертвецы казались упругими и гладкими, как будто отлитыми из коричневой резины. Беспалые, закругленные на концах, руки и ноги были раскинуты в стороны, длинные щели ртов темнели на пустых лицах с лунками вместо глаз.
Вскоре Игорь Перевощиков с удивлением обнаружил, что люди вокруг регулярно покупают мертвецов и откуда-то знают, что с ними нужно делать. Это было странно — ни в газетах, ни по телевизору про мертвецов не рассказывали. Игорь вообще не был уверен, что все это законно, но никто вроде бы не делал из мертвецов секрета: на работе и в маршрутке их обсуждали без тени смущения, и даже милиция, кажется, не слишком притесняла продавцов.
В пятницу, после работы, Игорь остановился на спуске в подземный переход перед маленькой старухой в синем пальто.
— Почем у вас банка? — спросил он. Игорь не любил слова «почем?» и «кто крайний?», но считал, что с народом нужно говорить на его языке. За это он себя немножко презирал.
— Шестьсот, — довольно ответила старуха и полезла в стоявшую на ступеньке клетчатую сумку. — Шестьсот, сыночек, как у всех.
Игорь отсчитал деньги и взял банку. Он не знал, сколько мертвецов должно быть внутри, но стеснялся спросить. Вроде бы их было штук десять.
— Хорошие, хорошие — не сомневайся, — сказала старуха, засовывая деньги в кошелек. — Только сегодня собирала.
Игорь достал из кармана пакет, развернул и, присев на корточки, поставил в него банку.
— Спасибо, — сказал он.
— А на здоровье, — отворачиваясь к соседке, равнодушно сказала старуха.
Проверив, выдержат ли ручки, Игорь поднял пакет и пошел вниз по лестнице.
Дома Игорь поставил банку на письменный стол и разделся до пояса. Вытряхнув из банки одного мертвеца, он, как учили, крепко прижал его к левому плечу. Вскоре Игорь почувствовал легкий укол — мертвец откусил от него маленький кусок. Игорь положил мертвеца на стол и осмотрел ранку. Она не болела и почти не кровоточила. Игорь надел, не застегивая, рубашку и стал ждать.
Через несколько минут мертвец стал Наташей Фомичевой, которая в седьмом классе перешла в пятую школу. Наташа открыла глаза и, обращаясь куда-то в сторону кухни, начала говорить:
— В пятой школе оказалось еще хуже — ну, ты же помнишь, из-за чего я ушла, — но ничего, доучилась как-то. Там же еще Денис Верховский учился и Лена Минеева. Хотя Лену ты не знал, наверно. В общем, ничего, доучилась. После школы поступила на экономический и на втором курсе вышла замуж. Помнишь Веру Соколову? Черненькая такая, с зубами. Ну, с прикусом у нее что-то было. Это ее старший брат, он тоже с нами учился, но я его по школе совсем не помню почему-то. А мы пошли на майские в Нижние сады гулять, и он тоже там был, и через две недели начали встречаться. Сережа из армии пришел и ремонтировал холодильники, поэтому сначала маме не нравился, но потом вроде ничего. Вот это фотография со свадьбы, пятнадцать лет уже прошло, надо же. Какой у него костюм смешной. А тогда казалось нормально. Потом родилась Инночка, и я ушла в академ. В институт так и не вернулась. Потом уже бухгалтерские курсы закончила, так и работаю. Это мы с Инночкой на нашей кухне, еще до ремонта, смешная такая, щеки пухлые. Я в девятом классе приходила к вам на дискотеку, но тебя не было. А еще как-то ты шел по Советской Армии с тортом, но ты меня не заметил, а я уже не стала подходить. Сейчас в девятом уже учится. Вот, гляди. Красивая, правда? Надеюсь, хоть поумнее будет. Да нет, она молодец, в бадминтон играет, в секции. И в школе тоже хорошо все. А это мы в Египет прошлым летом ездили, все вместе. В Хургаду.
