«Я знаю твоё намеренье, сын, потому что сам обучал раскидывать умом наперёд. Ты хочешь выйти к оврагу. Миновать жердяной мостик и обрушить его. Понудить меня возвращаться теми же петлями. Сам пробежишь короткой тропой, подхватишь дружка – ищи-свищи! Ты знал, сын, где мне показаться. Там, откуда никто уже не успеет, вернувшись, поймать тебя у притона. Ты умница, сын, но от меня не уйдёшь. Я не дам тебе уйти. Не позволю…»
Ветер летел на пределе сил. Вдохновенно, безжалостно отдавал всё, на что был способен. Расстояние вроде бы сокращалось. По чуть-чуть, едва заметно. Поравняться с Вороном не удастся, но отвоевать ещё полсотни шагов… приостановившись, бросить на лонце стрелу…
Может быть, на старой дороге, куда как раз вывернула тропа…
Здесь всегда бывало морозней, чем у залива. На грани оттепели и стужи зыбкими полосами тянулся туман, дикомыт то скрывался в нём, то вновь возникал. Под лыжами начало повизгивать и звенеть, шаги стали длиннее.
Рука сама тянулась за спину, к самострелу.
Рано. Ещё немного… Ещё.
«Ничто не потеряно. С кем тягаться вздумал, мальчишка?.. Тебя стрелой придержу, Ознобишу найдём. Его в покои, выхаживать, тебя в темницу, чтоб как следует поразмыслил. После обоих пожурю да прощу.
А вот Лихаря…»
Косогор, исковерканный давней корчей земли, всё заметнее падал влево и вниз. Лыжный след разъезжался на припорошенном черепе.
«А потом Айге пришлёт желанный доказ. И я прямо спрошу тебя, сын: помнит ли твой младший братишка, как его на самом деле зовут? Я верну царевича Аодха в праведную семью, и за это…
Нет, нет, не сейчас… За горкой прямой гон, вот тогда…
А нога-то разболелась у тебя, я же вижу…»
Дорога, наследие древних царей, нырнула в раскат. Новые ложки здесь съезжали кто уточкой, кто на заду: постигали предел скорости, уберегавший от падения, увечий и смерти. Ворон бросился вниз явно быстрей, чем подсказывал разум. Крепко верил в себя? Погоня выбора не оставила?.. Нарочно смерти искал, чтоб живым не даваться?..
Ветер ударил кайком:
– Стой, дурень!
Только плеснули чёрно-свинцовым хвостом волосы. Ярая сила разгона влекла парня к невозвратному краю. Подобравшись пружиной, Ворон чертил кромками лыж, пластался в запредельном усилии…
Было отчётливо слышно, как хрустнуло у него в ненадёжной левой ноге. Ступня подалась, превратившись в одну боль, удержаться стало совсем невозможно…
Ворон удержался. Насилуя подбитую ногу, скользя, неведомо как миновал самый по́гиб. Скрипя зубами, начал карабкаться на подъём.
«Полноги да каёк! Без самострела достану! – Ветер мчался вниз, наконец-то уверенно догоняя. – Голыми руками возьму. Мальчишка! С кем вздумал…»
Ирты вдруг потеряли опору. Должны были вцепиться закрайками, не вцепились. Где выстоял ученик, учитель не смог. Досадуя, Ветер понял, что падает. И вылетел с поворота, как камень из неумелой пращи. Зинула отвесная круча. Оскалилась злыми пнями клыков. Ссыпался потревоженный снег.
Что-то промчалось из конца в конец растянутой вереницы, как отзвук удара. Достигло Лыкаша и робуш:
– Учитель сорвался!
Так не шутят. Рассудок противился. Чтоб Ветер, живая плоть воинского начала, не совладал со скоростью на раскате? Барахтался в снегу, как последний смертный? Может, даже расшибся?..
Слишком страшно. Слишком противно устоям каждодневного мира.
– Шевелись! – чужим голосом крикнул державец робушам.
Они выскочили к повороту, когда вниз уже сбросили ужища и шестёрка парней, съехав на животах вдоль проломленного следа, добралась к Ветру.
– Хорош лапать, не девка! – отбивался великий котляр, больше всех раздражённый глупой оплошкой. – Без вас поднимусь! Лучше беглеца настигайте!
Отвергая помощь, хватался за корни, верёвки, расщепы стволов, пядь за пядью одолевая скользкую кручу. Лыкаш боком спускался в седловину раската, обмирая на каждом шагу. Может, зряшную тревогу кто-то пустил? Вот сейчас источник выберется на дорогу, стряхнёт снег, ещё яростней возглавит погоню… Тут бросилось в глаза: подтягиваясь наверх, он гнушался упираться ногами.
– Лыжи утерял, достаньте мне их!
Ученики послушно нырнули глубже в обрыв, где мрела глухая предутренняя тьма.
Лихарь ждал, распластавшись у края, тянулся навстречу. Наконец Ветер сгрёб его руку, с силой, едва не утянув самого стеня, выметнул себя вверх…
Упёрся ладонями – немедля вскочить!
Руки разъехались. Ветер вздрогнул, поник, остался лежать.
Лихарь, стоя на коленях, склонился над ним:
– Отец…
– Оставь, – сказал Ветер. – Ушибся я малость. Погодь, встану сейчас.
Его левая рука скользила, искала опору, правая лежала поленом. Лыкашу хватило взгляда на лицо Лихаря, ставшее одной корчей ужаса и отчаяния.
«Нет! Нет! Всё не наяву. Не может быть наяву…»
Державец стащил рукавицу, закусил палец. Проснуться не удавалось.
Стень с бесконечной осторожностью повернул учителя кверху лицом. Ветер скалил сжатые зубы, всей волей приказывая себе встать. Тело впервые не подчинялось.
– Полежать надо, – сказал он Лихарю. Голос звучал тихо, невнятно, стень склонился вплотную. – Мои стрелы возьми… Нельзя, чтобы за овраг…
Лихарь с полуслова всё понял:
– Воля твоя, отец. Не уйдёт!
Ветер ещё двигал губами, но слова наружу не шли. Теперь говорил только взгляд, полный свирепой борьбы. Ученики стояли вокруг, глядя, как завершается легенда.
Петля пополам
Ознобиша блаженно плыл сквозь туманные красновато-сизые сумерки, невесомый, бестелесный, как в детском сне. Плыл туда, где звучала мамина песня. Любимая сказка, ласковое тепло… Сейчас откроется дверь, а за ней – добрая, привычная жизнь…
Назойливый шепоток, правда, бубнил о разлуке, о невозможности встречи, о том, сколько всего успело произойти. Ознобиша отмахивался, вглядываясь в светящуюся мглу, то ли закатную, то ли рассветную. К чему сомнения? Он возвращался домой.
Родные голоса звучали уже совсем рядом, когда в розовом мареве проступили две тени. С ними было связано что-то очень скверное, что именно – Ознобиша не помнил, но испугался.
– Велено райцу искать, – глухо, сквозь толщу, проговорил большой клубок тьмы.
– С ним успеется, – возразил второй, поменьше, настырный. – Ты что, честь взять не хочешь?
– Похотенья наши не в счёт. Кого велено, того будем искать.
– А ты что за пуп вспучился, чтобы я тебя слушал?
Две тени слились, обрели черты. Ворон шёл к Ознобише, играя острым ножом. Улыбался всем лицом, кроме глаз.
