Все перелазы, дыры и закоулки близ торговой площади он знал назубок. Одна беда: преследователи взрослели в тех же трущобах и быстро настигали бродяжку.
Солнце меркло в наступающих тучах, грозовые сполохи сверкали всё ярче. Белобрысый уличник стрелой нёсся вдоль глухого забора, не ведая, что всего через несколько мгновений услышит: «Во имя Владычицы и по праву, вручённому праведными царями, я забираю это дитя». И погоню смоет дождём, как тому положено быть, если сына защищает отец.
Истинный отец.
Только бывший побирушка не сразу это поймёт.
…А городская молва так и будет твердить, будто Великую Стрету не омрачила ни единая кража. Люди с охотой дают веру лестному и укра́сному. Уж не маленькому мальчишке, стянувшему маленький сребреник, позволят эту веру порушить. Да и жить городу оставалось года полтора или два…
Девка Надейка вздумала спрашивать, не найдётся ли в крепости листка сусального золота. Обременила бы Ворона, да в нетчинах Ворон.
– Какого листка? – удивился Лыкаш.
– Значит, нету, – огорчилась Надейка.
Лыкаш, как подобало, отправился к Инберну. Державец схватился за голову:
– Тебе, Звигур, в мой след завтра вступать, а ты спрашиваешь, что в крепости есть?..
Ему Лыкаш был виновен, что Чёрная Пятерь о подобном не слыхивала со времён Аркуна Ляпунка, славного богописца.
Разговаривали в малой трапезной. Бежавший мимо Шагала поймал имя Надейки, донёс Лихарю. Стень сперва отмахнулся: экая важность. Позже вспомнил одну книжку в сокровищнице. Невзрачную, в ладонь, с невесомыми золотыми страничками. Он было пытался списать в книжицу излюбленные молитвы, но тонкие плевы рвались. «Это сусальное золото, – объяснил учитель. – От слова „сусала”, скулы, лицо, потому что вид придаёт. А ты думал, у моего кресла ручки впрямь золотые?»
Сам Ветер сокровищницу посетил лишь однажды. Тотчас помрачнел, вышел, забыл путь, открытый учеником. Всё из-за Ивеня. Годы минули, но для Ветра – вчера.
Старая книжица так и лежала на дне короба. Стень отдал её Шагале. Велел снести девке в Дозорную башню.
Это было седмицу назад.
С тех пор докучливые воронята знай бегали взадвперёд. Канючили у Лыкаша то гладкой замши, то чистой и́звини, то козьего масла. Третьего дня всё стихло.
– Затворилась тётя Надейка, – глядя в сторону, отрёкся пойманный Ирша. – Еды не приемлет и нас к себе не пускает.
Лихарь встревожился. О ядах всё знала лишь госпожа Айге, даже учитель был ей не ровня, какое там стень. Но и ему было известно: золотом травят. И травятся.
А если подлая девка бесповоротно загубила картину, вздумала избежать кары?
Он выждал ещё, говоря себе: если всё так, за день-другой картина хуже не станет. А девка – мертвей. Потом всё же пошёл с Шагалой наверх.
Дверь покойчика на третьем жилье стояла закрытая. От властного нажима ладони даже не скрипнула.
– Выбью, батюшка стень? – обрадовался Шагала.
Лихарь скрутил в груди бешенство. Раньше здесь не было никакого запора. Ворон приделал по девкиной просьбе. Шагала разнёс бы задвижку с одного пинка, но Лихарь приказал:
– Постучи.
Кулак молодого гнездаря замолотил в доски.
– Отворяй, чернавка! Оглохла там? Отворяй!
Лихарь ждал в ответ тишины либо Надейкиного испуга. Ошибся. Тонкий девичий голос плеснул злой кухонной бранью. В дверь что-то с треском влетело с той стороны. Брякнуло об пол.
– Костылями кидается, – взял обиду Шагала. – Выбью, батюшка?
Лихарь мотнул головой. Повернулся, молча двинулся прочь.
– Ты дурак, – уже внизу сказал он Шагале. – Лается, значит, делом трепетным занята, ошибиться не хочет. За что наказывать?
– За презрение…
– Вот исполнит урок, всё разом спрошу. А до тех пор сам не трону и тебе не велю.
Во дворе моросило. Знать, вне зеленца сыпал с тихого неба мелкий снежок. Из дверей Царской башни выскочил, озираясь, Хотён. Заметил Лихаря, с облегчением подбежал.
– Поспешай, батюшка стень. Учитель зовёт!
Тени на стенах
Ветер задумчиво расхаживал из угла в угол. Пощипывал бороду. Лихарь коснулся пальцами ковра на полу. Близко увидел дорожку, вытоптанную в пушистой некогда шёрстке. «Зачем ты так скромен, учитель, давно бы уже новый ковёр тебе под ноги метнуть… Золотом тканный, семьюдесятью шелками…»
– Звал, отец?
«Только бы не спросил, скоро ли картину отдам. Утопить дуру безрукую…»
Ветер вздохнул:
– Прочти вот, что пишут.
Вощёная столешница когда-то была красивой и чистой. В первые годы Лихарь неутомимо затирал на ней кляксы. Ныне воск берегли для важных печатей. Порезы и пятна давно уподобили стол рабочему верстаку, но Ветер и его сменить не давал. Лихарь взял грамотку, лежавшую сверху. Пробежал начальные строки.
– Люторад к тебе просится…
В письмах Люторада мольба о служении звучала годами. Может, учитель решил внять наконец?
Ветер кивнул:
– Ты дальше читай.
«…Сей унот, именем Мартхе… с первых слов исповедался братом отступника, казнённого смертью…»
Руки начали противно дрожать.
«…Очищение памяти поругателя святых начал… затеял странные разыскания…»
Голос Ветра пробился сквозь пелену:
– Об этом что скажешь, сын?
Ковёр под ногами Лихаря обратился жёрдочкой над ловчим оврагом.
– Скажу, два яблочка с одной яблони, – произнёс он сипло, глухо. – Куда старшее укатилось, туда и младшее метит.
– Люторад не менее пристрастен, – сказал Ветер. – Только ты близко знал этого ученика, он же встретил впервые. Это старое письмо. Я немало повеселился, читая, как сын ревнителя, пеняющий нашему ученику, сам пел песню, сложенную его дружком. Ладно, думал я. Всякий, кто возвысился, бредёт сквозь стаю завистников, убеждённых, что несли бы честь гораздо достойней.
Лихарю стало нечем дышать. Глубоко в животе сплотился ледяной ком. Тайные разыскания. Имя брата. Что за тайны Ознобиша мог открыть в городе, куда путь исчислялся седмицами? Лихарь не знал. Вот только животной боязни нет дела до разумного знания. Ивень. Ивень…
– Первый урок во славу Владычицы был им исполнен прекрасно, – продолжал Ветер. – Надёжные люди наперебой подтверждали, сколь верно я распорядился судьбой ученика. Я радовался и гордился, не ведая о грядущих тревогах. Потом стали доходить известия о тайных занятиях Мартхе. Мой вернейший старатель, ты помнишь его, искал записи райцы, дабы показать людям грамотней себя, но не нашёл. Тем временем новое задание было напрямую отвергнуто, притом без единого слова сомнения или просьбы. Я получил лишь вот это. Прочти, сын.
