Девушки неслышно двигались вдоль стола, разносили пиво в больших кожаных кружках. Не обнесли и Светела.
Вчерашние искать пойдут едва ли.
Была забота, жив или убит!..
И в никому не ведомом подвале
Протяжным стоном дыба заскрипит…
Ильгра опустила руку с куском.
– Всё не так было, – хмуро пробормотала она, но опять не стала перебивать.
Работник бочком подобрался к печи. Стал совать в горнило блестящие от жира полешки. Они принимались, чернели… Огонь сновал крохотными язычками, едва коптил свод. Другой работник принёс топорик, стал потихоньку драть щепу.
За то, что Смерть, почтенную старуху,
Бесстыжим смехом гнал немало лет,
За то, что тьме отвесил оплеуху –
Терпи, гусляр!..А брата рядом нет…
И будет свечка теплиться кривая,
О чьих-то душах плача до утра,
И будет кровь точиться, застывая
На перебитых пальцах гусляра.
А после, на юру, над плахой липкой,
Под стон толпы, под горький бабий вой
С широкой и отчаянной улыбкой
Тряхнёт он непокорной головой.
В последний раз поищет взглядом брата…
Неужто помощь так и не придёт?..
Что ж я расселся? Кто со мной, ребята?
Где лыжи? Дверь с петель! Вперёд! Вперёд!
А поскольку лететь на немедленное спасение Сквары, как надрывалось желанием сердце, не было никакой могуты, Светел чужими руками подхватил кружку. Единым глотком всосал половину. Пивная горечь странно мешалась со сладостью. Близкие слёзы отчаяния – со счастьем сбывшейся песни.
Кроткий ручной жар, ютившийся в кружальной печи, тотчас решил явить родство с пожарами и Бедой.
– ВВУХХХ!.. – метнулся наружу сноп огня толщиной во всё устье. Полетели искры.
Когда в лицо без остерёжки бросаются языки пламени, тело спасает себя само. Работников унесло к порогу, смешно ринуло одного на другого. Дроворубный топорик, вращаясь, взлетел – очень медленно, как показалось Светелу, – и с чмоком всел в матицу. Посыпалась сажа.
…Даже сквозь общий хохот дружины Светела окатило жутью. Он-то знал, почему рявкнула печь. Это он, Светел, покинул без присмотра огонёк Кочерги. Отвлёкся на дурацкую песню. Упустил жизнь…
Он стремительно обернулся. Витязь лежал с обтянутым восковым лицом. Светел не мог распознать дыхания, нащупать измерцавшийся огонёк. Всё закружилось, падая в бездну. Из-за него умер храбрец, одолевший морок Исподнего мира. Погиб, уже вырвавшись. Оттого лишь погиб, что глупый мальчишка надумал песню горланить…
Ресницы дрогнули. Кочерга посмотрел на побратимов. Не в силах смеяться, чуть улыбнулся…
Светел, оставаясь сидеть, одновременно заскользил куда-то, всё быстрей и быстрей. Руки вновь схватили кружку, она мгновенно иссякла. Светел жадно потянулся за новой.
Как вышло, что он заснул, сидя на полу, склонив голову на закутанные ноги Кочерги, позже так и не удалось вспомнить.
Погребальный костёр
– Верно, матерь за тебя, отроча, крепко молилась. Зря ли сказано: материна молитва со дна моря достанет…
Дружина опять стояла на росстанях. Там, где ещё не заметённый след коготковичей покидал северную дорогу, сворачивал к Уразной гряде. Мокрый угол небосвода набухал железными тучами. Скоро всё тяжёлым снегом завалит. Укроет последние земные отметины, оставленные дюжиной человек, молодых, сильных, пригожих. Побратимов, стоявших друг за друга на краю смерти. И даже после неё.
Возле росстаней устроили небольшой погребальный костёр. Опустили на сухие дровишки горсть жил и трухи: бренный остов искры славнука. Возложили Потыкино знамя, выпростанное из чехла.
– Свои гусельки неси, – приказал Сеггар. – Им честь равная.
Печально стоявший Светел вскинул голову. Не поверил. Поверил. Кинулся к саночкам. Торопливо развернул полстку, покоившую Обидные. Гордовал, дурак, ревновал Весела. «У тебя чудо-снасть, да случай принёс. У меня снастишка невзрачная, да сам сладил!» Где ж было знать: две вагуды одной гибелью сгинут. На один костёр возложены будут. Одним дымом к небесам поплывут…
Всё же больно было смотреть, как чернел в пламени искорёженный короб. Дерево, которое он надеялся вылощить многолетней игрой, не успело принять тёмного блеска. Так и осталось слегка угловатым, сберегло следы ножа и стамески. Светел мог вспомнить, рассказать каждую мысль, с которой тончил поличку, вреза́л в корытце, сверлил отверстия под шпеньки…
«А вот новые гусли выдолблю, – решил он упрямо. – Сходные, только голосами богаче. Будет Обидным продолжение, не зря они по свету прошли! Я теперь всё знаючи сделаю…»
Морозный ветер гнал медленную тащиху, подбрасывал развёрнутую чёлку знамени. Поморник реял над головами, провожая Скопу в последний полёт. Чуть выше текли угрюмые облака. После Туманной щельи они казались родными. Уютными, сотканными из тёплого пуха.
Костёр начал прогорать. Светел глядел, моргая, как истлевали, обращались в хрупкий уголь Обидные. В глотке саднило от горького дыма. Светел понял вдруг, что чувствует гордость. Его гусли уходили из этого мира с победой.
«И Коготок… он ведь тоже свою битву не проиграл!»
…Крапчатые, сине-карие младенческие глаза. Рыжая мордочка, льнущая к нежной щеке. Скорые на ногу братья Гузыни свезут мальчонку к Бобрам. Так приказал Сеггар. Начнёт детище подрастать, узнает небось, в кого у него такие глаза, такие тёмно-бронзовые завитки. «А тут и мы на постой завернём. Свою правду поведаем… Мы?»
Раздумывая, дивясь собственным думам, Светел не видел, как Сеггар переглянулся с Ильгрой, как стяговница кивнула в ответ.
– Подойди, отроча, – повелел воевода.
Светел и младший Гузыня шагнули одновременно. Гуляй придержал Хвойку за плечо. Четвертуня остановился, смущённый. Светел подбежал, что-то предчувствуя, однако последующие слова Неуступа пришлись обухом по затылку:
– Колена преклони, отроча.
«Выгнать решил. За что? Почему?» Воевода смотрел так, что Светел чуть не грянулся перед ним великим обычаем, как Гузыни в кружале. Удержался, просто встал на оба колена. «Как скажет сейчас: назад к матери беги, безалаборщина. И что, просить? Ни за что. Один дальше пойду…»
– Расплети косы, отроча.
Светел дёрнул правый ремешок. Дёрнул левый. Развязать не сумел, стащил с волос репейки. Пальцы не годились пока натягивать тетиву, но хоть штаны подвязывал уже сам.
Гуляй наклонился к саням. Витязи передавали из рук в руки что-то хрупкое, невесомое. Светел отметил краем глаза и сейчас же забыл, ибо Сеггар не спеша тянул из поясных ножен кинжал.
О! Боевой нож Мешая, вынутый стращать Светела на речном омутке, был смешон и ничтожен. Скованным злодеям только грозить.
