Пожалуй, Светелу никогда ещё не думалось так ясно, как ныне. Созвучья красного склада сами падали на язык, просились наружу. Вот только за гусельками в поклажу было хлопотно лезть.
Кочерга свернул со следа. Медленно, шаг за шагом побрёл вправо. Это оттого, что ступень коготковичей стала нестройной. Потыкины люди точно так же шарахались по сторонам, потом собирались. Казалось важным вернуть отбившегося на общую стезю.
– Дядя Кочерга!.. – захрипел Светел. Голос был шорохом прошлогоднего снега. Светел вроде помнил, что к витязям следовало обращаться иначе, но как? Недосуг с мыслями собраться…
Кочерга остановился. Светел понудил себя сделать несколько лишних шагов, поравняться с ним. Воин успел стащить не только повязку, но и личину, дышал вольно, жадно и часто, радостно улыбался. Лицо в вечных сумерках отливало синеватой окалиной.
– А восхочет ведь умницу завалить-измять, – прорычал сзади Гуляй. – Слышь, отрок! И ты хотел!
Светел оглянулся, чтобы повеселиться с ним вместе. Увиденное озадачило. У Гуляя по низу меховой хари висели кровяные сосульки. Светела согнуло от смеха. Внутри робко звучал голосок, утверждавший: так быть не должно, скинь морок, очнись!.. Светел сперва отмахнулся, однако голосок не смолкал.
– Дядя Кочерга, застудишься…
Всегда сдержанный витязь начал медленно замахиваться кайком:
– Я тебя, пасоку…
Светел так же медлительно увернулся.
Мало-помалу дружина сползлась в одно место. Небо постепенно запрокидывалось, царская звезда готовилась погаснуть за овидью.
– Ковш восходит! – обрадовалась Ильгра, указывая на восток.
Светел задрал голову.
– А должен быть незакатным, – сказал Гуляй и снова завёл своё: – Ведь доищется. Девка поскромничает пырнуть, брат не спустит…
На таких остановках походники всегда подкреплялись. И тем чаще, чем свирепее мороз: телу пища – как печке дрова. Светел вдруг вспомнил свою обязанность и то, что от самых ворот шли без перехватки.
– Я рыбки настружу?..
– Ну тебя, дурня, – с отвращением бросил Кочерга. – Ещё утрешними лепёшками брюхо распирает!
Ильгра тоже хотела что-то сказать, не сказала, отвернулась, от мысли о сочащихся жиром стружках ей взгадило.
– Кислого бы, – между судорожными вздохами выдавил Крагуяр.
– Баба беременная! – расхохотался Гуляй. – От кого нагулял? Аль ветром надуло?..
И закашлялся, как залаял.
Сеггар тяжело, натужно выговорил:
– А ведь мы умираем, братья.
Тут стало тихо. Витязи смотрели друг на дружку, похожие на мёртворождённых детей, обречённых Исподнему миру.
Горстка остывающей жизни, забредшей слишком далеко от спасения.
И тогда в тишине где-то близко раздался звук, которого они меньше всего ждали.
Кошачий крик.
Кот надсаживался, он звал на помощь, почуяв рядом людей.
Бездна
Светел сделал шаг и другой, потом лишь сообразил, что двинулся без приказа. Это было не важно. За спиной кашляла, материлась, отдувалась дружина. Светел раньше прочих выбрался на взлобок…
Молодые, весёлые, ражие коготковичи сидели кучкой, тесно прижавшись. При появлении Царской ни один не подал голоса, не шевельнулся навстречу. Было видно: сперва они сидели в кружок. Пытались развести костёр на обломках саней, но огонь так и не принялся. Тогда-то сгрудились, сберегая крохи тепла. «Вот посидим, отдохнём…»
Оттуда, из самой сердцевины, и нёсся надрывный призыв.
А ещё…
За последней стоянкой Потыки, в десятке шагов, попросту кончалась земля. Светел посмотрел в ту сторону, голова закружилась. Такого не должны видеть человеческие глаза. Может, у этой пропасти и был другой берег, но рассмотреть его не удавалось. Только ровный, будто ножом обрезанный край – и за ним ныряющее вниз небо, всё так же полное звёзд.
Какой прямоезжий путь, какое Пролётище?.. Мир падал непосредственно в бездну. Край тянулся в обе стороны, сколько хватал глаз. Лишь впереди, немыслимо далеко, на полпути до звёздной тверди, сами по себе висели столбы бледного света.
Кот всё кричал. Сипло, яростно. Ещё отчаянней и нетерпеливей оттого, что люди всё же пришли. Сеггар первым отвалил деревянное тело в куколе, съехавшем на лицо. Колени сидевшего задрались неестественно, непристойно. Светел вдруг представил, что они останутся точно так же торчать и через десять лет, и через сто, лишь будет обходить круг размытая тень, отброшенная звездой. Кто был этот мёртвый? Не сам ли Коготок?.. Смерть всех уравняла, всех сделала одинаковыми, не хотелось даже всматриваться в одежду, подавно – куколь снимать. Светел вместе со всеми ворочал глодни, временами приходилось неволить, вдевать каёк, они подавались, сухо хрустя. Ближе к середине тела́, спаявшиеся в слитный ком, выглядели почти живыми. Наконец Светел рассмотрел, кого силились прикрыть собой коготковичи.
Юную суложь воеводы. И младшенького паренька, Весела.
Эти двое сидели в обнимку, склонившись головами над люлькой. Не двигались, не дышали. Лишь в самой люльке, в пуховом заячьем одеяльце, заходился криком невидимый кот.
Ильгре первой достало храбрости откинуть краешек меховой полстки. Изнутри, моргая сине-карими коготковскими глазами, смотрел живой и тёплый мальчишка. Прямо на нём, распластавшись одеялом, лежал кот. Только тут он, жалобно мяукнув, наконец замолчал.
– Знали, придём, – трудно, слово за словом, вытолкнул Сеггар. – Мало не дождались.
– Мне дитё! – зарычал сквозь зубы Гуляй. – Мне… выращу!
О том, чтобы хоть как-то обиходить умерших или унести их оружие, даже не заговаривали. Когда ради любого движения по семь раз дух переводишь, жизнь помышляет только о жизни. Светел присмотрелся. Весел, доверчиво прижавшийся к молодой матери, другой рукой держал короб с песницей. Покинуть здесь искру славнука было так же немыслимо, как и младенца. Светел потянул коробок. Ладонь в рукавице разомкнулась легко. Мёртвый Весел без понуждения отдавал гусли тому, кто больше не был соперником. Светел привязал их на поклажу, рядом с Обидными.
Царская вновь выстроилась походным порядком. Обратила спины к безмолвным братьям, к звёздной пропасти за обрывом. Стала отмерять первые сажени безнадёжной дороги назад.
Только теперь за спиной Светела переставлял ирты Кочерга. Гуляй хромал впереди. Кто же поставит замыкать вереницу несущего дитя в люльке!
Светел думал, путь к обрыву нелегко дался дружине. Это ему казалось по неразумию. Всё познаётся, когда есть с чем сравнить. За долгий переход он ни разу не отвернулся сцедить. Вся влага уходила с дыханием, глаза жгло. В голову словно гвозди вбивали, зато больше не чувствовался лютый холод. «Это что, оно самое и есть? Тепло замерзающих? Поцелуй Владычицы, смертное утешение?..» Светел пытался скрести в валенках пальцами ног, тщась понять, есть они ещё у него или проросли льдом, готовясь отпасть. Такую плату мороз у многих берёт. И люди благодарят, если ею дело обходится.
