Разрядка шла по полной программе.
Распустив пушистые гривы по спине, Саша с Жанной в поисках праздника жизни двигались совсем в другом направлении и случайно – или нет – забрели в кухню при пищеблоке, где скучающие интеллигентные доценты коротали очередной вечер за очередной бутылкой водки, изливая друг другу скопившуюся злую досаду. Разговор их уже достиг той критической точки, когда так желанно присутствие женщин – да просто чтоб разрядить атмосферу и оживить уставшие мужские нервы. Увидев на пороге скульптурные изваяния двух статных девиц в тельняшках, стоящих плечо к плечу, мужчины непроизвольно приподнялись. Обоим было под сорок и при внешнем различии в них обнаруживалось внутреннее сходство, может быть, оттого что оба были холосты, одиноки, бездетны, имели склонность к долгим философским беседам и трепетно оберегали свои дурные привычки от чьих бы то ни было посягательств. Нарушив «уставные отношения», доценты предложили студенткам разделить компанию. Николай Николаевич, по прозвищу Ник-Ник, у которого никогда не стиралось меланхолическое выражение с чуть тронутого оспинами лица, извлек предусмотрительно заначенную на утро бутылку сухого. Владимир Александрович, вальяжный, крупный, похожий на морского котика, разрезал красное яблоко на две части и галантно протянул половинки девушкам. Девицы глотнули вина, доценты опрокинули водочки, приосанились, подраспушились и продолжили прерванную «умную» беседу про иллюзии как порождение человеческой слабости. В глазах студенток появились искры интереса и, хотя им отводилось, по замыслу, место пассивных слушателей, они через несколько минут неожиданно бойко «въехали» во взрослую дискуссию мэтров. Реальность мира – это вообще иллюзия, заявили девицы, на самом деле мир – это сонмище пульсирующих идей, существующих сами по себе; а человек просто подхватывает вибрацию, и только в его сознании она приобретает конкретную форму, допустим, красного треугольника или зеленого круга, – говорили девицы, ловко перенимая инициативу друг у друга, – и то, что один видит как красный треугольник, другой воспринимает как зеленый круг, но обозначаем мы это одним и тем же условным понятием – дерево…
Возникла небольшая пауза.
– Барышни субъективным идеализмом интересуются? – спросил, покашляв, Ник-Ник.
Нет, ответили, никакими «измами» они не интересуются, а предпочитают познавать мир своим умом, исходя из собственных ощущений.
Дуэт был сработан крепко.
Владимир Александрович уронил надкушенный огурец, наклонился, подобрал огрызок с пола и, не найдя куда его выбросить, сунул в консервную банку с окурками.
– Позвольте поинтересоваться, сколько юным философиням лет?
– Семнадцать.
– Странно, – сказал Ник-Ник, не глядя на барышень, а обращаясь исключительно к своему напарнику, – обычно женщины не интересуются миром как целостной системой.
– Значит, мы не обычные женщины, – парировали девицы и засмеялись заразительно.
– Нет, ты посмотри на этих юных нахалок! – воскликнул Владимир Александрович, опять же говоря о девушках в третьем лице, словно их тут и не было. (Будь Саша и Жанна постарше и поопытней, они, конечно же, угадали бы в поведении обоих трогательную мужскую застенчивость, наспех спрятавшуюся за видимой пренебрежительностью.)
Саша обняла коленку, слегка откинулась назад и, склонив к плечу голову, посмотрела на преподавателя:
– Так что если бы, к примеру, вы, Владимир Александрович, смогли взглянуть на себя моими глазами, то нашли бы, что вы – это вовсе не вы, а нечто лохмато-бесформенное…
– Ну хоть симпатичное? – улыбаясь, спросил Владимир Александрович и немного покраснел.
– Пожалуй, – уклончиво ответила Саша и тоже порозовела.
Все засмеялись, только Ник-Ник горестно покачал головой, глядя в пространство.
– Глядя на вас, кажется, что мир имеет исключительно горький вкус, – поддела его Жанна и сочно откусила от яблока.
– А, по-вашему, он какой – сладкий?.. Ах да, у барышень теория субъективного восприятия… Что одним – горько, другим – сладко…
– Тогда как же мы, люди, можем договариваться друг с другом, согласно вашей идее? – спросил слегка захмелевший Владимир, сохраняя добродушно-ироничный тон.
– А мы и не можем! – весело ответили девицы.
– Смотри, – сказал Ник-Ник, обращаясь к коллеге, – у них еще нет сеточки в глазах.
– Какой сеточки? – не поняла Александра.
– Сеточка, детка, – это когда… а!.. – махнул он рукой. – Вырастешь, узнаешь.
Владимир Александрович мягко тронул сидевшую рядом Сашу за плечо, слегка развернул к себе, приблизил лицо, словно бы хотел убедиться, что сеточки и вправду нет. Саша увидела совсем близко его хмельные ласковые глаза, мягкий красивый рот… В это лицо было до жути приятно смотреть.
– Сеточки точно нет, – подтвердил он тихо, не отпуская ее взгляда.
Горячая мужская ладонь прожигала плечо. Саша опустила ресницы, качнулась в сторону, освобождаясь от наваждения, и неловко засмеялась.
Разошлись часам к двум ночи.
– Эх, был бы я лет на десять моложе, – вздохнул Владимир Александрович, глядя вслед уходящим девушкам.
Саша украдкой обернулась, прежде чем закрыть за собой дверь.
– Наливай, Ник, – махнул рукой Владимир, ощущая подзабытую душевную взволнованность.
– Сеточки нет, понимаешь, о чем я? – подперев рукой щеку, горестно бубнил Ник, словно разговаривая с самим собой.
Подчавкивая сапогами в стылой жиже, Жанна отыскала в темноте Сашкину руку – устойчивости в ногах не было.
– Старперы, – хихикнула она, припадая к подруге.
Саша, настроенная романтически, пропустила ее слова мимо ушей и вдруг громко воскликнула: «Смотри, какое небо!»
– «Соня, ты посмотри, какая ночь», – передразнила Жанна и подняла голову.
Небо, впервые за много дней очистившееся от облаков, сияло россыпью ярких осенних звезд.
– Как ты думаешь, сеточка в глазах что значит? – спросила Саша после паузы.
Жанна, запрокинув голову, завороженно вглядывалась в ночное небо.
– Это когда звездное небо над головой означает всего лишь безоблачную погоду – и ничего больше.
Эта «сеточка» крепко обвилась вокруг памяти, и много лет спустя Александра Камилова беспокойно вопрошала Надю Маркову, приближая к ней лицо и снимая очки: «Слушай, белочка, у меня не появилась сеточка в глазах?» – «Нет, дорогая, только под глазами», – честно отвечала Надежда Павловна.
На следующее утро обнаружились печальные последствия загульной «банной» ночи. Часть «бойцов» полегла с высокой температурой после лихой поездки из бани в открытом грузовике; другие – с посеревшими лицами корчились в спазмах за бараком, умирая от позора. Чувство похмельного физиологического страдания, большинству доселе незнакомое, тесно переплеталось с ощущением греховности, словно у тела есть собственная взыскующая совесть.
